КЛАРА

Мила Беркович

К 60-летию Победы. Сороковые роковые.

Мила Беркович родилась в 1947 г. в Украине. Всю сознательную жизнь прожила в Москве. С 1995 года живет в Кливленде, штат Огайо, США. С героиней рассказа познакомилась в JCC, где работала в первые годы жизни в Америке. Когда неожиданно увидела номер на морщинистой дряхлой руке, был шок. Сразу вспомнились кадры военной хроники, пленные в полосатых халатах с желтыми шестиконечными звездами на спинах, закатанные рукава рубах и высохшие руки-палки с номерами…


Рыжеватые волосы Клары всегда были уложены, на бледном лице выделялись тонкие губы с яркой помадой, отвлекающей внимание от утративших цвет и возраст, оставшихся в прошлом, застывших глаз, смотрящих внутрь себя.

Броский лак, гармонирующий с помадой, уводил к кистям ухоженных рук с кольцами и золотыми цепочками. Восьмидесятилетняя Клара ежедневно посещала спортклуб (Health Club) в еврейском центре JCC.

Атмосфера Health Club – бассейн, массаж, джакузи, легкий ланч, приглушенный свет и тихая музыка – расслабляли и располагали к отдыху. Гостеприимная хозяйка салона Рина умела как выслушать, так и поговорить со своими клиентками, сдружившимися за годы посещения клуба. Для старых американок Health Club был вторым домом, где они, поддерживая физическую форму, проводили половину своего длинного пенсионного дня в разговорах, восполняя недостаток общения.

Клара чаще сидела одна, слушала, наблюдала окружающих, а общая установка на «relaxation» не действовала, и напряжение не покидало ее. Она тяжело поднималась со стула, перенося груз тучного и больного тела на инвалидное кресло, и, толкая его, перемещалась.

Клара вышла из джакузи. Капли пота стекали по слегка порозовевшему лицу. Переваливаясь с ноги на ногу, придерживаясь за стенку и спинки стульев, пересекла большую комнату Health Club и, покачиваясь, осела на вращающееся кресло, вытянув распаренные, больные ноги на скамеечку перед симпатичной моложавой маникюршей, натренированные руки которой умело делали педикюр, а рот профессионально не закрывался: убалтывание клиента входило в услуги. Сначала Клара слушала, поддакивала и даже задавала вопросы, поддерживая правила игры, потом прикрыла глаза, пытаясь задремать и не слушать болтовню женщины, и только трясущаяся голова и дрожание скрещенных на коленях рук выдавало, что она не спит.

«Твои пятки будут как у новорожденного», – прерывая собственный треп, сказала парикмахерша, скобля затвердевшую кожу.

«Мои пятки…мои пятки…». Рука потянулась вниз. «Опять этот кошмар. Боже мой, прошла жизнь, я – старуха, но от прошлого не уйти…»

Женщины стояли вплотную в покрытом брезентом грузовике, прорывающемся по заснеженной лесной просеке. Захлебывающийся рев двигателя не заглушал воя ветра, порывы которого загоняли снежный дождь под брезент. Униформа с опознавательными знаками давно превратилась в ледяную кoльчугу, позванивающую на ухабах и поворотах. Иногда машина останавливалась. Закутанный охранник лениво щупал ближний ряд женщин. Мертвых скидывал за борт. Живые, вжимаясь в стенки и кабину грузовика, примерзали друг к другу. Охранник спустил овчарку с поводка, глотнул «горючего» из фляги и, закурив, растянулся на освобожденной полоске пола. Едкий дым сигары проник под склееные инеем ресницы. Разлепив пудовые веки, Клара увидела себя рядом с собакой и охранником, хотела отступить назад, но деревянные колодки примерзли к полу, обматывающие ноги тряпки приклеились к ступням, бесчувственное тело накренилось, и, глухо вскрикнув, Клара завалилась на овчарку. Рычание разбуженной собаки – последнее, что слышала Клара, теряя сознание.

Впервые за многие месяцы Клара спала. Ей снился довоенный цирк и знаменитый иллюзионист, распиливший ее пополам. Верхняя часть тела была в морозильной камере, нижняя – в горячей ванне, и кипяток из крана, обжигая ноги, вскрывал вены, окрашивая воду в алый цвет. От ужаса и боли Клара вскрикнула и очнулась.

«Are you OK? May be very hot? I can add сold water?» – извиняясь запричитала парикмахерша.

«Как тяжело и жарко. Когда ты закончишь? Я устала», – выдохнула Клара и снова забылась.

Справа, придавив Клару спиной, присвистывая, храпел охранник. Сверху лежала овчарка. Щекоча пушистым хвостом лицо, собака, согревая Клару своим телом, облизывала кровоточащие ступни. Опухшими иссиня-бордовыми пальцами Клара стала разматывать оттаившие кровяные портянки. Черная кожа кусками сползала с потрескавшихся пяток. Клара застонала. «Господи, это же ты спасла меня, и я не замерзла», – уткнувшись в собаку, заплакала Клара.

Клара, как принято в Америке, жила отдельно от детей, снимая апартмент, но на семейные и еврейские праздники ее привозили в дом сына. Клара сидела на открытой веранде. Рядом были сын, невестка, внуки. Дружелюбная Джимми, виляя хвостом и заигрывая со всеми, крутилась под ногами, а каждый из присутствующих подкидывал любимице кусочки вкусного мяса, понимая, как ей опостылела ежедневная искусственно витаминизированная сухая собачья еда. Так собака и люди поддерживали праздник встречи, радуясь общению.

Улыбка не сходила с лица Клары, она была оживлена, а полное тело, наконец-то, расслаблено и переполняло удобное кресло. Клара наслаждалась семьей, и необыкновенная легкость бытия была в этой картине, а устоявшиеся привычные краски лета стали ярче, как будто разноцветный дождь из радуги промыл траву, цветы, деревья. Нежаркий летний день близился к вечеру. Лучи заходящего солнца пробили густую листву старого дуба и спугнули белку, сбежавшую вниз по стволу.

Клара не могла оторвать глаз от изящной, серебристо-рыжей красавицы, а белочка, не шелохнувшись, наблюдала за сидящими. Неожиданно небольшими перебежками белка приблизилась к стоявшей на траве собачьей миске. Украдкой, схватив один коричневый орешек сухой смеси, стала грызть, быстро шевеля щечками, затем, зажав в лапках второй, вспрыгнула на фонарный столб и оказалась на проводах высоко над деревом.

«Белка-воровка», – подумала Клара и горько усмехнулась. Она вспомнила, как ежедневно рано утром немцы выводили специально некормленных, а потому голодных и злых овчарок, готовых загрызть указанную солдатом жертву, сопровождать гонимых на работу заключенных. Пока собаки были на службе, лагерные «горничные», среди которых в тот день оказалась Клара, убирали псарню и разносили миски с едой по клеткам. Клара, дрожа от страха и нетерпения, что можно украсть собачей похлебки, воровато оглядываясь на дверь, за которой, прогуливаясь, их ожидал немец с автоматом, одной ладонью черпала суп, стараясь быстрее донести до рта и проглотить побольше, – другой вытаскивала из ведра кусочки мяса и рассовывала в карманы, манжеты, носки.

Среди голодных, изнуряющих, страшных дней лагерной жизни, каждый из которых мог быть последним, – этот стал счастливым: вдруг исчезло постоянно терзавшее желудок и мозг чувство голода, и появилась надежда, что, если повезет, ее возьмут когда-нибудь еще убирать собачье дерьмо, и будет шанс опять украсть кусочек с «барского стола». Сторожевых немецких овчарок кормили офицерским обедом.

Последний год Клара почти не появлялась в JCC. Изредка справляясь о ней, ее знакомые по «Health Club» получали ответ: «She is fine. She is doing well». Поэтому неожиданное известие о том, что после тяжелой болезни, облучений и мучений Клара скончалась в Хосписе и завтра – похороны, стало шоком для пожилых подруг-однолеток, старающихся забыть свои годы и здоровым образом жизни отодвинуть назначенный судьбой срок.

Более ста человек пришли проститься с Кларой в Funeral Home. Два сына, невестки, внуки в последний раз сидели рядом с гробом в небольшой, примыкающей к главному залу и отгороженной стеклянной стенкой комнате.

Появился раввин. Манера речи, интонации, голос этого человека завораживали и делали гортанные резкие звуки иврита мелодичными, а слова, как из капельницы с обезболивающим раствором, всасывались в кровь, проникая в сердца близких Клары и помогая пережить боль утраты. Раввин говорил о взаимоотношениях человека с окружающим миром, самим собой и Б-гом, о душе, существующей вне тела, и ее связью с живыми, и о том, что пока Клара в памяти родных, она жива.

После раввина к микрофону подошли две девушки и три парня – внуки Клары. С заплаканными глазами, поддерживая и обнимая друг друга, они вспоминали, как, подрастая, узнавали от бабушки дозированную в соответствии с возрастом правду о войне, немцах, евреях, концентрационном лагере, в который попала Клара и многие ее родные.

В шесть лет один из внуков, впервые увидев синие цифры на бело-веснушчатой руке бабушки, попытался их стереть, сказав, что ему мама не разрешает писать на руках и теле. Бабушка обьяснила: когда она была маленькая, семья жила бедно, записных книжек не было, поэтому телефон лучшей подруги она записала на руке несмываемыми чернилами. И еще он запомнил, как удивили его бабушкины слезы, и как быстро бабушка вытерла ладошкой глаза и добавила, что подругу убили немцы, и позвонить ей нельзя.

Другой внук рассказал, как об одной из своих знакомых, одинокой маленькой, скрюченной старушке, бабушка говорила, как ей повезло: она не попала в концлагерь. Родители, перед тем как всю семью погнали в гетто, успели ее, младшую десятилетнюю девочку, засунуть в кладовку и приказали не выходить. Ребенок прятался в этом пенале, где нельзя было ни распрямиться, ни сесть на корточки несколько месяцев. Соседи, которым родители подсунули записку, рискуя жизнью, приносили девочке воду и еду. Когда девочку вытащили, она долго не могла ходить, почти ослепла, больше не росла и осталась инвалидом.

Взрослая внучка, навещавшая Клару в госпитале, видела, как побледнела медсестра, когда закатав рукав бабушкиной кофты, увидела шестизначный номер. Она долго не могла поймать вену и взять кровь, и бабушка, отвечая на немой вопрос, как она это делала много раз за свою долгую жизнь, тихо-тихо, одними губами сказала: «Это Auschwitz».

Клара и ее муж до войны жили в Германии. С приходом к власти фашистов попали в гетто, потом в разные концентрационные лагеря. Они оба выжили и были освобождены Советской Армией. Вернувшись из лагерей домой, обнаружили, что в их доме живут чужие люди, смотревшие на прежних владельцев с удивлением и злобой. Решение эмигрировать, чтобы не бояться за жизнь будущих детей и внуков, как показали годы жизни в США, было правильным.