– Вы правы – привычное порабощает. Зато даёт спокойствие, – сказала я, поймав себя на мысли, что рассуждаю, как жена Джо. «Здесь спокойно, а что ещё нам нужно?» – говорила та.
– В чём же спокойствие? – спросил он.
– В надёжности, – сказала я
– Надёжность – это, конечно, хорошо, – произнёс он, – но свободы в ней мало.
Спор будоражил. Удивляла собственная откровенность. Ни с Ричардом, ни с родителями я никогда ничего подобного не обсуждала. В нашем доме компьютер заменял любой разговор. В доме же родителей – негаснущий экран телевизора.
Моё детство прошло среди одних и тех же тяготивших меня декораций. Задёрнутые шторы на окнах, погружавшие комнаты в сумерки. Повсюду искусственные цветы и фрукты. Безжизненные картины на коричневых деревянных стенах – копии тех, которые висели в кафе. И мама в объятиях дивана с сигаретой в руке. Абажур лампы раскидывал выкрутасы теней по её халату, пока она громко с недовольством комментировала новости по телевизору, и сажал пятна света на газету, которую читал отец. «Ты хоть слышишь, что я говорю?» – требовала она от него ответа. «Слышу», – послушно отзывался он.
Каждый день походил на предыдущий. Предсказуемым до скуки было всё: будни, выходные, праздники, семейные сборища. Съезд родственников по правилам проходил в День независимости. В честь этого полировали паркетные полы. Смахивали пыль со старомодной люстры, искрившейся сосульками хрусталя в столовой. Отец старательно косил траву, стриг кусты, превращая их в ромбы, вылизывал весь дом – идеально чистый и до уборки.
Жарили мясо на углях, пили на веранде кофе с безвкусным, испечённым моей тётей пирогом, который все дружно хвалили под её скромные оправдания, что, дескать, в этот раз получилось хуже, чем обычно. Затевали настольные игры. Мужчины перебрасывались замечаниями о погоде, об автомобилях, бейсболе. Конец вечера традиционно завершался спором о политике, зачинщиком которого была мама. В политике она разбиралась плохо, но считала себя знатоком. Отметая любое мнение, она черпала в своей категоричности силу, какой не обладала, и яростно нападала на своего брата, доказывая, насколько полезней для страны иметь президента-республиканца. Не в силах её переубедить, тот быстро сдавался и мрачнел, молча пережёвывая накопленные годами конфликты. Мама была глуха к чужому мнению, не умела его принять. Как-то, уже будучи подростком, я набралась смелости и сказала:
«Ты никогда не слушаешь».
«Как это так? Мы же всё время разговариваем», – не поняла она.
«Но мы ничего не обсуждаем. Ты не говоришь, а приказываешь».
«Что за чепуха!» – перебила она и нравоучительно сказала, что на моём языке обсуждать – это значит добиваться от неё позволения делать всё, что мне заблагорассудится.
«Вовсе нет. Ты не понимаешь. Я хочу, чтобы мы всем делились. Ведь ты же меня мало знаешь».
«Как это мать может не знать своего ребёнка! Я тебя родила!» – отсекла она…
– Вот вы говорите «свобода». Это тоже палка о двух концах, – произнесла я. – Обретаешь её и понятия не имеешь, что с ней делать. Для кого-то бывает легче, если за них всё решают.
– Бывает, – кивнул он.
– Да и кто знает, что такое эта пресловутая свобода. Для одних это то, что для других зависимость. Деньги, например, – произнесла я. «Что ты разоткровенничалась? Очень ему интересно тебя слушать!» – охладил мамин голос, вечно влезавший в мои мысли и поступки. Рыжий луч солнца, пробравшись в окно, подкрасил янтарём его светлые волосы, сгустил его загар, подчеркнул рисунок лица. Я быстро отвела глаза в сторону, чтобы он не заметил, что я его рассматриваю.
– Свобода – это выбор, – произнёс он.
– А для меня – это ни от кого не зависеть.
– Где вы работаете? – свернул он на другую тему. Это посеяло во мне неуютное чувство, что мои рассуждения ему скучны.
– Сейчас нигде. Когда-то давно работала в магазине игрушек. А вы?
– А я крашу дома
– Как это? – удивилась я. – Вы маляр?
– Да, временно.
– Вы вроде говорили, что занимаетесь чем-то другим.
– Раньше занимался, работал в одной компании, потом бросил.
– Почему бросили? Это же, наверное, приносило больше денег.
– Приносило, но не доставляло никакой радости. Отнимало кучу времени. Я постоянно ездил, дома практически не бывал. В конце концов я решил заняться тем, что мне нравится.
– Вы имеете в виду быть маляром? – удивилась я.
– Нет, – улыбнулся он, – это только для заработка.
Разжигая моё любопытство, он произнёс, что давно собирался поменять профессию. Уточнять, что он делает, не стал. Ограничился только коротким пояснением, что дело, которым занимается, пока не приносит ни копейки и неизвестно, принесёт ли в будущем.
– Могу вам только позавидовать. Я до сих пор понятия не имею, чем бы хотела заняться. Столько думала на эту тему, что даже надоело, и теперь решила жить так, как живётся.
Пока мы беседовали, кафе набилось посетителями. Исчезли дамы в шляпках, освободив место двум девушкам. Весело о чём-то болтая, они поглощали мороженое. Одна из них метнула взгляд в нашу сторону, чему-то расхохоталась, и на её зубах мелькнул мазок вишнёвой помады.
– Мы так и не представились, – сообразила я вдруг, что до сих пор не знаю его имени. – Меня зовут Алекс.
– Мартин, – назвался он. Посмотрел на часы и сказал, что должен бежать. Разочаровало, что он не попросил номера моего телефона и уходил так спокойно, будто я была случайной прохожей, с которой столкнулся на улице. «Ты и есть для него прохожая», – не замедлил прокомментировать мамин голос. – «Не накручивай того, чего нет».
Мы встали, пожали друг другу руки и, пока неуклюже прощались, не зная, продлевать или нет знакомство, бесцеремонно глазела на нас одна из девушек, слизывая с ложки мороженое. Не знала ли она, кто я такая? Понизив голос, чтобы она не услышала, я повторила, как была рада с ним познакомиться и надеюсь ещё раз увидеться.
– Конечно, увидимся. Я часто сюда прихожу на обед, – не совсем убедительно заверил он.
Домой возвращаться не хотелось. Я прокатилась по городу, из озорства вклиниваясь между плетущимися автомобилями. Кто-то сердито погудел мне вслед, подзадоривая ещё больше. Я выехала на скоростную, обогнала грузовик с грудой ржавых труб и погнала Порше к горизонту, растворявшемуся в бесконечности пустыни. По обеим сторонам дороги были разбросаны неказистые домики, окружённые решётчатыми заборами, за которыми помахивало мне вслед развешанное на верёвках бельё. Разомлевшие от жары грязно-бурые коровы провожали меня сонными глазами. Навстречу неслись огромные стрекозы и разбивались о переднее стекло машины.
«Farmer’s market» – прочла я, пролетая мимо фургона, около которого сидел, покуривая, старик в потёртой ковбойской шляпе. Я развернулась, вкатила Порше в жидкую тень под лысеющим пыльным деревом и, увязая подошвами сандалий в растопленном асфальте, двинулась к ящикам с фруктами и овощами.
– Попробуйте дыню, мэм. Сладкая, как мёд, – предложил старик. Улыбнулся, обнажив пропасть между верхними зубами, и отрезал щедрый ломоть. Его выжженное солнцем лицо смахивало на сморщенную резиновую маску. Бесцветные губы проваливались внутрь рта. По рукам разбегались синей паутиной выпуклые вены. Глаза же его – сливовые, внимательные – были полны жизни.
– Возьму одну, – обрадовала я его. Взяла в руки сочный с коричневатым синяком персик, соединённый в одно целое двумя половинками, и подумала о Мартине. Символичный фрукт, символичная встреча. Или чтобы избавиться от скуки и обиды на Ричарда, увидела я в этом знакомстве то, чего не было? Хотя по-прежнему преследовало чувство, что мы где-то уже встречались. В жизни встречались или привиделось во сне? «В прошлой жизни», – несомненно заявила бы Стефани, верившая в перерождения, воскресения, судьбоносные встречи. «Все русские в это верят», – утверждала она.
Где-то проголосил петух. Промчался игрушечный самолёт, накрыв на секунду птицеообразной тенью, и упал вниз, приземлившись в крошечном, под стать его размеру аэродроме. И проплыл в небе удравший от кого-то воздушный шар. Повисел в раскалённом воздухе и лопнул. «Лопнул, как и мой брак», – ворвалась в голову пугающая мысль.
– Возьмите клубнику, – попытался всучить что-то ещё старик. Я набрала пакет фруктов, зная, как будет доволен Ричард. Этим мне хотелось загладить перед ним вину, о которой он не знал.
– Ну и печёт же сегодня, – сказала я. – Не представляю, как вы здесь сидите целый день.
– Я здесь родился, мэм, привык, – охотно отозвался он. – Это лето не такое уж и жаркое. Бывает намного хуже. Слава Богу хоть засухи пока нет.
– Вы где-то неподалёку живёте?
– Вон там, мэм, – махнул он рукой в неопределённом направлении. – Там у меня ферма.
– Не скучно вам здесь?
Он посмотрел на меня в недоумении, не понимая, что я имею в виду, и повторил:
– Я ж здесь родился, мэм. Мои родители тоже из здешних краёв. А вы, видать, не местная, мэм?
– Нет. Мы переехали из Калифорнии.
– Да-а, там красиво. Внук мой там бывал, фотографии показывал.
– Да, там очень красиво, – произнесла я, тут же скиснув.
– Я ж всю жизнь здесь просидел. Некогда было ездить, на кого ж ферму-то оставишь, дел много, семья, да и зачем ездить-то. Просторно здесь, хорошо.
– Большая у вас семья? – спросила я, сама не зная зачем.
– Большая, – с гордостью сказал он. – Пятеро сыновей и восемнадцать внуков. А жёнушку мою Господь прибрал пять лет назад.
Обрывая наш разговор, подъехала машина, и он засеменил навстречу паре в одинаковых шортах и майках, разбегаясь четырьмя отражениями в их тёмных очках. Я пошла к Порше, думая с некоторой тревогой о возвращении домой. Как приеду и буду рассказывать Ричарду, что шаталась целый день по магазинам. Я никогда его раньше не обманывала и не сомневалась, что он тотчас уловит фальшь в моих словах. Несмотря на закрытость и сосредоточенность на своих делах, он всё видел намного зорче, чем могло показаться.
– Приходите к нам ещё, мэм! – приветливо раздалось мне вслед.
***
Мы пристроились в хвосте ряда автомобилей. Ричард распахнул дверцу, помог мне выйти, выполняя давно забытую роль галантного кавалера. Как я заподозрила, чтобы произвести впечатление на своих сослуживцев на тот случай, если они подглядывали за нами через окно. Я выбралась из машины и столкнулась взглядом с сине-жёлтыми анютиными глазками, смотревшими на нас с клумбы. Рядом с ними возвышался фонтанчик, из которого целился в нас из лука бронзовый Купидон.
– Выглядишь ты великолепно! – похвалил Ричард, словно от моей внешности зависела судьба его карьеры. Он был в приподнятом настроении с утра. Возбуждённый предстоящей вечеринкой, он шутил всю дорогу, болтал без умолку, загружая меня подробностями биографий тех, с кем мне предстояло встретиться.
– Только, пожалуйста, не сиди с постным видом, – попросил он, когда мы двинулись к двери.
– Не буду, – пообещала я, с досадой представляя, как придётся проторчать весь вечер в незнакомой компании.
– Я уверен, ты с кем-то там подружишься. Все так хотят с тобой познакомиться.
– Но это не значит, что я им понравлюсь.
– Понравишься. Ещё будут мне завидовать, – заверил он и ещё раз пробежался по мне оценивающим взглядом.
– Алекс! Наконец-то! – поприветствовал меня хозяин дома – остроносый, тонкогубый, обсыпанный крупными веснушками, в узких очках, поймавших кусок неба, когда он распахнул дверь. Он крепко прижал меня к себе, посадив на моё платье упавшую с его усов крошку печенья.
– Это Дэн, мой начальник, – представил его Ричард.
– Линда! – крикнул тот, вырывая гулким басом свою жену из толпы гостей.
– Как я рада, как я рада! Столько о вас наслышалась, – расплылась та в улыбке, подойдя к нам.
– Ну как вам наш Мидланд? Привыкаете потихоньку? – услышала я надоевший вопрос.
– Привыкает, – быстро вставил Ричард, опасаясь, что я всё испорчу ответом. Не зная, что поднимает во мне волну стыда, он сказал, что я целыми днями езжу по городу и уже обзавелась любимым кафе.
– Каким кафе? – полюбопытствовала Линда. И перебил её к моему облегчению Дэн, громко чихнув.
– Совсем аллергия замучила, – пожаловался он. – Это единственное, что меня здесь не устраивает. Как вам новое жилище? Небось в Сан-Франциско такое и не снилось. Там за такой дом несколько миллионов заплатишь.
Подмигнул мне и, вцепившись рукой мне в локоть, повёл за собой, чтобы всем представить. Окружили стеной лица. Незнакомые имена сыпались, как теннисные мячи. «Очень, приятно. Очень приятно», – повторяла я, как автомат, чувствуя, как сводит от улыбки челюсть. Появилась жена Джо. Округляя выпуклые беличьи глаза, сказала, что тоже мало кого здесь знает и, спасая меня, повела на веранду.
Я безропотно последовала за ней. Мы сели на кушетку, и обиженно пискнул под подушкой забытый кем-то резиновый заяц. Плющ оплетал пауком веранду, заползал в горшки с растениями и подлезал одним усиком под спящую на подстилке мохнатую собаку. Разбуженная нашими голосами, она приоткрыла веки, сонно взглянула и, перевернувшись на бок, задремала.
– Держите, – протянула мне жена Джо пластмассовый стакан с розоватой жидкостью. Я отпила глоток. Вино было приторно сладким, как сироп.
– Как вы? Всё ещё скучаете по Калифорнии? – с сочувствием спросила она. «Как же её зовут?» – тщетно попыталась я вернуть ускользнувшее имя.
– Скучаю.
– Со временем привыкнете. Человек, слава Богу, ко всему привыкает, – подбодрила она.
– Разве так уж хорошо ко всему привыкать? – напало на меня желание спорить.
– Думаю, что да. В этом спасение.
– Или, наоборот, несчастье, – возразила я, тут же пожалев.
Она посмотрела на меня, хотела что-то сказать, но смолчала.
– Вы говорили, что у вас есть дети? – попробовала я загладить вопросом неловкость.
– Да, двое. Девочки, – просияла она. Притащила сумку и выудила из неё фотографию.
– Сколько им лет? – спросила я, чтобы доставить ей удовольствие.
– 14 и 16. Вот эта – Кэтти, старшенькая. А это Дженифер, – с умилением ткнула она пальцем в снимок.
– Симпатичные девочки, – похвалила я, рассматривая круглолицых подростков, в чьих чертах прочитывались облик и судьба их родителей.
– Всё-таки дети – это такое счастье! Не пожалеете, когда своих заведёте, – присоединилась она к хору моих родственников, считавших, что отпущенный мне природой срок материнства катастрофически истекает.
– Женщине без детей невозможно, жизнь сразу обретает совсем другой смысл, – продолжила она.
Её энтузиазм коробил, казался напыщенным, и я возразила из духа противоречия:
– Но жизнь, наверное, не только в этом. Дети же в конце концов уходят из дому.
– Конечно, – кивнула она, – но дети в нас нуждаются даже, когда становятся взрослыми. Наш долг помогать им всю жизнь, даже когда они заведут своих собственных детей.
– А мне кажется, что не дети в нас нуждаются, а мы в них, – не удержалась я, вопреки данному себе слову молчать и не дразнить никого своим мнением.
– Да, но это же естественно. Родители созданы быть такими, – растерялась она.
– Как долго вы жили в Сан-Франциско? – дипломатично сменила она предмет разговора. Глотнула вина из стакана и вперилась в меня, ощупывая беличьими глазами. Её плечи ссутулились. Из закрученного на затылке пучка выбился хохолок волос. Вокруг глаз разбежались сетью чёрточки морщин. Она закинула ногу на ногу, задралась кверху юбка, позволяя обежать нескромным взглядом её тонкие ноги, изрисованные, как и у старика-фермера, фиолетовыми венами. Отчего-то стало её жалко, как и маму, просидевшую полжизни на диване с сигаретой в руке.
– Вот ты где! Я тебя повсюду ищу! – ворвался на веранду Ричард. По блестевшим глазам, по спотыкающейся речи и по тому, как он особенно распрямил плечи, стараясь держаться прямо, я поняла, что он много выпил.
– Пойдём, малыш. Кэри хочет с тобой познакомиться, – произнёс он.
– Идите, идите, – сказала жена Джо и заверила меня, что Кэри мне определённо понравится. Дескать, у нас с ней много общего.
– Пошли, – заторопил Ричард и, обняв меня, обдал резким запахом спиртного.
Что-то в его поведении настораживало.
