…Ночью Сан-Франциско тонул в ватном тумане. Я закрывала окна, отсекая звуки города. Ложилась в постель и безрадостно ждала любовного ритуала, превратившегося в такую же рутину, как душ по утрам, завтрак, уборка квартиры. Ричард умывался, заранее выбирал отутюженный для службы костюм, ложился рядом и быстро по-деловому приступал к действию, наводя скуку знакомо-однообразными движениями тела. Свет фар мчавшихся по улице машин бегал прожектором по комнате, вырывая поочерёдно из темноты то его руки, меня обнимавшие, то брошенный на пол его халат, скрестивший под нами рукава, то мои вскинутые к потолку глаза, в которых прочитывались фантазии о том, чего не было. Довольный, он переворачивался на бок, освобождая нас обоих от обязанностей на несколько дней, и проваливался в сон. Я вытаскивала из-под него одеяло, из-за которого безмолвно сражались по ночам, и, ворочаясь под его ритмичное похрапывание, думала, имеет ли смысл разжигать то, что завяло. Хотела ли? Было ли изначально то, что стоило разжигать? На последний вопрос ответить было нелегко. Память – услужливая вещь. В угоду нам искажает факты. Заставляет верить в то, во что удобно верить. Оправдывает наши поступки.
Утром он вскакивал с первым же звоном будильника, посвежевший, переполненный мыслями о работе. Целовал меня на прощание, не подозревая о той пустоте, какую рождали во мне занятия любовью с ним, и мчался в офис. Он также не догадывался о сжигавших меня фантазиях. Считая, что видит меня насквозь, он совсем меня не знал. Наверное, и я его не знала, несмотря на припаявшее нас друг к другу десятилетие.
Я вставала одновременно со стуком закрывавшейся за ним двери. Пила кофе и, стоя у окна, за которым вырисовывались в рваном тумане кресты антенн на крышах, гадала, как провести длинный, свободный от работы день. Одевалась и отправлялась по магазинам, заранее зная, как наберу то, что потом будет валяться нетронутым в шкафу. В тот день я начала прогулку по городу с кафе, куда ходила в обеденный перерыв.
– Привет, Алекс! – приветливо поздоровался со мной владелец кафе. – Что-то вы рановато сегодня.
Из задней комнаты вышел его напарник с подносом испечённых булочек и улыбнулся, копируя внешность своего друга спортивной фигурой, изящной походкой и кольцами серёжек в ушах.
– Я уволилась, – объявила я.
– О-о… – протянул он с сочувствием. – Есть на примете новое место?
– Пока нет, хочу передохнуть.
– Я вас понимаю, – поддержал он. – Сам бы всё бросил. Однако, не могу – бизнес связывает.
– А я была бы рада открыть своё дело. Но пока это только мечты.
– Да, понимаю, – улыбнулся он. – Что будете брать сегодня?
Я взяла трюфеля, чтобы побаловать Стефани. У неё был выходной, который мы собирались провести вместе. Изобилие времени, свалившееся на меня, как только я бросила работу, отягощало свободой. Я понятия не имела, на что его тратить.
Мы послонялись по городу под колким пылевым дождём и отправились в кинотеатр. Сюжет картины, которую мы смотрели, был лихо закручен: любовный треугольник, страсть, месть и непредвиденная развязка. В духе одной из любимых книг Стефани – «Король, дама, валет», которой она меня обременила, стараясь передать свою любовь к Набокову. Я не признавалась, что её подарок стоял заброшенный на полке. Продираться через витиеватые построения фраз и неведомые мне слова, за расшифровкой которых приходилось обращаться за помощью к словарю, у меня не хватило терпения.
– Что бы ты сделала, если бы Ричард тебе изменил? – спросила Стефани, когда мы позже обсуждали фильм у меня дома.
– Не знаю. Наверное, разозлилась бы, а, может, поняла бы.
– А я бы простила, поскольку сама была грешна в прошлом. Была у меня «The end of the affair».
– Ты изменяла Стиву? – изумилась я. И отчего-то стало жалко Стива – длинного, неуклюже-долговязого, как подросток, с печально-преданными глазами, ни на минуту не выпускавшими из поля зрения Стефани.
– Не ему. Помнишь, я рассказывала про Николая?
– Музыканта?
– Да, – она помолчала, погрустнев, и сказала: – До сих пор жалею.
– Ты жалеешь, что с ним рассталась? – удивилась я её признанию. Она никогда не говорила об этом раньше и постоянно делала акцент на том, что Стив был единственным мужчиной, с кем она полностью сочеталась. Хотя её настойчивые подчёркивания наводили на соображение, что дело обстояло не совсем так.
– Иногда да, – вырвалось у неё. Сообразив, что проболталась, она поспешно добавила, что жалела раньше. Сейчас же счастлива со Стивом и ей никто больше не нужен.
– Тогда забудь об этом, это в прошлом. Если ты изменила, значит тебе чего-то не хватало.
– Необязательно. Ты же не изменяешь Ричарду, хотя у вас не ладится.
– Потому что боюсь последствий, – честно сказала я, – хотя иногда об этом думаю. Отчего ты изменила?
– Так… увлеклась одним типом. Хотела доказать Николаю и себе, что свободна от него. Я дико его ревновала, без конца в чём-то подозревала.
– Так странно это слышать. Совершенно на тебя непохоже.
– Что ты, я жутко ревнивая. А вот Стива почему-то не ревную.
– Может, ты недостаточно сильно его любишь? Когда сходишь с ума по мужчине, всегда ревнуешь.
– Или, когда считаешь, что он твоя собственность, – уточнила она.
– Привет! – прервал нас Ричард, как обычно опаздывая с работы.
– О чём вы здесь судачите? – спросил он и с преувеличенным дружелюбием поздоровался со Стефани, пряча за вежливостью неудовольствие от её присутствия.
– О фильме, – улыбнулась ему Стефани. Человеком она была неконфликтным, сглаживавшим любой намёк на ссору, и умела быть приветливой даже с теми, кто ей был глубоко неприятен. В отличие от меня, вечно старавшейся всем что-то доказать.
– О чём фильм? – равнодушно поинтересовался Ричард. Развязал галстук, скинул пиджак и полез в холодильник за любимым пивом.
Я пересказала ему содержание картины, намеренно смакуя описания любовных сцен, и, провоцируя его, задала вопрос: можно ли прощать измену.
– Ну, ну, – иронически сказал он, – как можно всерьёз обсуждать подобный фильм?
– Даже плохой фильм может натолкнуть на какую-то мысль, – ринулась я в спор. – Например, на то, что нужно уметь прощать.
– Да-а, очень свежая мысль, – начал он как обычно маскировать сарказмом нежелание касаться того, что ставило под сомнение его непоколебимые взгляды.
– Герой фильма простил свою жену, а ты бы простил? – с вызовом спросила я.
– Нет, – отрезал он.
– А если бы я тебя бросила за измену, ты бы тоже так рассуждал?
Уклоняясь от ответа, он произнёс, что мужчин простить легче. Дескать, им нужен только секс, в душе же они остаются верными своим жёнам и из семьи не уходят. Если же изменяет женщина, то брак как правило рушится.
– Короче, мужчинам всё дозволено, а женщинам нет, – рассердилась я.
– Почему тебя так волнует эта тема? – закипел он в ответ.
– Всё зависит от силы любви, – поспешно вставила Стефани, как всегда стараясь нас примирить. – Чем больше любишь, тем скорее простишь. Важнее все-таки брак сохранить, чем ломать.
– В неумении простить много чувства собственности, – сказала я.
– Ну я пошёл, оставлю вас одних, много дел, – оборвал он разговор. Залпом осушил банку пива, встал, с шумом отодвинул стул и отправился в спальню.
Позже мы лежали, разъединённые ссорой, в темноте, притворяясь, что спим. Мешали ночные звуки, разгоняя сон. Лифт громко катался по этажам, хлопала дверь парадного, впуская запоздавших жильцов. И свалился на пол приготовленный Ричардом костюм для службы, будто сдёрнутый кем-то с вешалки. Ричард встал и, наткнувшись в темноте на стул, подставивший ему подножку, чуть не упал. Я зажгла свет и спросила, не ушибся ли он.
– Да нет, пустяки, – буркнул он. Накинул халат, раскидавший по нему вышитые клетки, и удалился в ванную, по-прежнему отстраняясь от меня обидой.
Утром поцеловал меня в щёку и унёсся на работу, забыв о стычке, которая провалилась запутанным конфликтом в прошлое, как и мои столкновения с мамой.
Я открыла окно, за которым разрывался на куски туман, и позвонила Стефани. Тотчас уловив моё мрачное настроение, которое я намеренно не скрывала, ища её сочувствия, она предложила заскочить к ней. Я понимала, что пользовалась её участием, загружала своими проблемами, не находя в себе сил разрешить их самой. В этом я, конечно же, винила маму, лишавшую меня самостоятельности. Проще было винить кого-то, чем себя. Всё чаще приходилось признать, что я в чём-то на неё походила. Та же путаница, неумение разобраться в себе. От этого становилось тошно.
Белая пелена застелила крыши домов и вползла сгустком через окно вместе с впорхнувшим в комнату голубем. Тот вонзил в меня бусины глаз, заклокотал и нервно забегал по подоконнику. Я отщипнула кусок хлеба, разбросала перед ним крошки, и он с жадностью их заглотал.
– Это плохая примета, – предостерегла Стефани. – У русских есть поверье, что, если птица залетает в дом, это не к добру.
– До чего же ты суеверна. Если верить во все приметы, то страшно жить.
– Мы все в чём-то суеверны, – запротестовала она. – Это вроде инстинкта самосохранения, мы себя оберегаем. Приметы могут быть предупреждением, чтобы мы были осторожнее.
– Или, наоборот, поводом, чтобы идти на поводу страха. Выходит, если дорогу перебегает кошка, надо поворачивать назад?
– Почему бы и нет? Немало великих людей так и делало. Пушкин, например. А вообще, ты слишком серьёзно ко всему относишься. Ну так как, зайдёшь?
– Подойду к закрытию, а пока прошвырнусь по городу.
По набережной неслись наперегонки бегуны, подстраивая скорость под ритм музыки, льющейся из наушников. Кружились чайки, выклянчивая еду у туристов. Ничего не получив, они разочарованно садились на облепленные водорослями слизистые камни. Ветер путал волосы, рвал полы плаща, оседал привкусом морской соли на губах. Мимо пролетел велосипедист. Рассёк со свистом воздух и вырвал из памяти весенний день, когда мы с Ричардом мчались на велосипедах вдоль берега, радостно двигаясь навстречу той жизни, какую обещал наш будущий брак. Была ли я тогда счастлива или стремилась замуж, чтобы освободиться от мамы?
Я послонялась по магазинам Джирадели, в чьих витринах летали соломенные шляпки, обещая укрыть туристов от исчезнувшего на неделю солнца, и, прогулявшись по набережной, зашла в кафе.
– Что желаете? Наверное, хотите выпить чего-нибудь горяченького, а то сегодня довольно прохладно, – улыбнулся мне из-за прилавка молодой парень, ослепив наподобие Ричарда ровным рядом перламутровых зубов.
– Пожалуй, возьму капучино, – кивнула я.
– Когда же, наконец, лето наступит? – завёл он беседу. – Это всегда здесь такая холодина?
– Нет, иногда даже жара бывает, – успокоила я его.
– Давно вы здесь живёте? – спросил он из праздного любопытства.
– Почти всю жизнь.
– А я перебрался сюда год назад… – собирался что-то добавить, но перебила подскочившая пара, жаждущая сдобных булочек.
Я уселась с чашкой на улице напротив галерей. Уставилась на витрину одной из них, в которой висел холст в позолоченной раме. На нём были изображены кафе – то ли в Мексике, то ли в Техасе, танцующие посетители, лодки вдали на воде. Долго смотрела, пытаясь понять, что меня в ней привлекло, и вытащила из сумки подаренную Стефани книгу. На днях, вытирая пыль, я обнаружила забытый треугольник «Король, дама, валет». Раскрыла наугад, прочла несколько строк и вдруг неожиданно втянулась. Пьянящий, недооцененный мной ранее язык Набокова поглотил, засосал. Я не могла оторваться.
На углу клоун с нарисованной, на пол-лица улыбкой продавал шары. Ветер, наскочив, вырвал у него из рук один шар и понёс его вдоль закусочных, где лежали на тарелках ошпаренные красные крабы, вдоль лавок с самодельными украшениями и дальше к причалу, где столпилась очередь, ожидая парохода, чтобы попасть на Аркатрас – отсечённую от суши тюрьму на островке. «Как отрезанный от мира городок», – отчего-то подумала я.
Между столиками бродили голуби, подбирая с земли крохи печенья. Безразлично следил за ними чёрношёрстный пёс, привязанный за поводок к стулу. В его спокойных глазах неожиданно сверкнуло долгожданное солнце, прорвавшись сквозь пласт облаков. Солнечный луч прыгнул в витрину галерей, в которых висели, заманивая туристов, картины – реалистичные, хорошо выполненные, с избитыми сюжетами. Глядя на них, я невольно сравнила их с моим замужеством. Внешне всё идеально, на вкус многих: благополучный муж, не жалеющий на меня ни копейки, куча свободного времени. И также скучно, пусто и безлико, как и сюжет этих картин.
Летящий над городом шар, картина с танцующими посетителями в кафе, островок с тюрьмой – всё это отчего-то тревожило, словно что-то подсказывая. И вдруг произошёл мираж. Солнечные лучи, неожиданно залив всё вокруг, преломили зрение, и показалось, что на одной картине появился мужчина. Высокий, с янтарными волосами.
