Кирилл Герштейн – победитель международного конкурса им. Артура Рубинштейна, лауреат международных конкурсов в Дублине и Сарагосе выступил с Houston Symphony в конце сентября. Публикуем интервью, взятое перед концертом.
Кирилл, Вы начинали как джазовый пианист, а сейчас в Вашем репертуаре сплошная классика. Как такое случилось?
Ну это не совсем так. Я, как большинство детей в России, начал заниматься классической музыкой и учился Воронеже в новооткрытой специальной музыкальной школе-десятилетке. В то же время у меня развился интерес к джазу уже в детстве. Вскоре я начал ездить на детские классические конкурсы, и на одном из них (это было в Польше) познакомился с джазовыми музыкантами, и это привело к развитию моих джазовых занятий. Потом я уехал учиться джазу в Berklee College в Бостоне, и после трех лет обучения решил войти обратно в классическое русло, потому что, на мой взгляд, совмещать и то, и другое профессионально невозможно. В Нью-Йорке, а потом и в Мадриде я учился уже классике, но джаз остался как хобби.
Однако Ваш первый диск включает произведения Гершвина…
На самом деле я исполнял этюды на темы Гершвина, сделанные американским пианистом Earl Wild. Мне было интересно, потому что они совмещают джазовый элемент, который мне хорошо знаком, и, в то же время, фортепианную фактуру a-la Рахманинов. Так сказать, Rakhmaninov meets Gershwin. Это не импровизационный джаз, но в стиле.
Конкурс имени Рубинштейна 2001 года – как он изменил Вашу жизнь? Куда он её повернул?
Все конкурсы временно (я подчеркну – временно) открывают какие-то двери, безусловно. На этой основе автоматически приглашают играть во многие достаточно важные места. Также победа в конкурсе позволила мне перестать ездить на другие конкурсы, что тоже очень позитивно. И, конечно, важен переходный период, когда перестаёшь быть победителем конкурса 2001 года (потому что неминуемо появляются победители и 2004-го, и 2008-го). Для любого молодого артиста важно пытаться закрепиться как индивидуальность – как Вася Иванов или как Кирилл Герштейн, но не как абстрактный победитель того или иного конкурса. В этом смысле мир конкурсов довольно жестокий, он даёт шанс на определённое время, а потом надо действовать самому.
После конкурсов все в унисон начинают говорить: «Вот мы посмотрим, как он себя проявит в ближайшие н-цать лет». Сколько времени уходит на адаптацию после конкурса?
Нельзя сказать точно, какое количество сезонов нужно сыграть, чтобы сложилось окончательное мнение о твоем музыкантском уровне. Если музыкант не выигрывает ни одного конкурса, сразу начинают задавать вопрос: «Почему?», а если выигрывает, говорят: «Каждый выиграл конкурс, давайте посмотрим, как он на самом деле играет». Выиграть конкурс трудно, но многие не осознают, что более напряжённая работа начинается как раз после конкурса.
Вы начали свою карьеру рано. Когда музыкальный мир начал к Вам относиться как к зрелому музыканту, а не как к чудо-ребенку?
Это трудный вопрос. Я не знаю, когда это происходит, в 20 или в 30 лет. Сейчас, на самом деле переходный период – мне 27 лет. По-прежнему некоторые относятся ко мне как к молодому пианисту и считают, что молодой пианист должен играть то-то, и не должен того-то. Это стереотип, такой же как русский пианист, наверное, будет лучше играть русскую музыку. Мы знаем множество примеров, когда русские пианисты не очень хорошо играют русскую музыку, а зарубежную, напротив, очень даже хорошо. Этот стереотип опасен, но с ним часто встречаешься.
Расскажите, пожалуйста, о своих учителях.
Один из самых ярких моментов в моей жизни – обучение у Дмитрия Башкирова. Для русских читателей это имя не нуждается в особых представлениях. Он, как известно, выдающийся концертирующий пианист. Мне всегда хочется отметить его невероятный педагогический талант: у него есть и страсть, и инстинкт к педагогике. Он быстро улавливает индивидуальные наклонности студента и в связи с этим предлагает разные интерпретации одного и того же произведения. У многих педагогов, даже очень хороших, есть определённое представление, как должен звучать концерт Чайковского, например, и они пытаются, более успешно или менее успешно, воплотить это в студентах. Меня всегда поражало в Башкирове, что для четырёх разных студентов он может предложить четыре разных трактовки. У студентов Башкирова я вижу определённые качества, характерные для его школы, но, тем не менее, все играют по-разному.
Потом я был в Италии, в фортепианной академии на озере Комо. Туда каждый месяц приезжают разные знаменитые педагоги не учить, в школьном смысле, а общаться, делиться опытом с молодыми коллегами.
Я много ездил в Будапешт учиться у венгеркого педагога Ференца Радоша, эти занятия на меня невероятно повлияли. Также я многому учусь у музыкантов, с которыми я играю камерную музыку. Очень яркие впечатления остались от игры с Юрием Башметом, с Гидоном Кремером, с Клеменсом Хаагеном из Хааген-квартета. Полезно ещё учиться у дирижёров. Например, с Хансом Графом всегда интересно работать. Кроме того, что он прекрасный дирижёр и музыкант, но у него есть точное представление, как лучше сыграть то или иное произвеение. Это запоминается.
Сколько раз Вы играли с маэстро Графом?
Несколько раз. Мы играли в Detroit Symphony, в Индианаполисе. В январе мы будем играть в Балтиморе концерт Равеля.
Есть ли такой композитор, о котором Вы можете сказать: «Это мой композитор»?
Меня интересует многое в музыке, к тому же, я думаю, что совершенно необязательно выбирать композитора. Можно ли сказать: «Я больше всего люблю макароны». Сегодня люблю макароны, а завтра, скажем, суп. В один период жизни нравится играть одно, в другой – другое. «Пляска смерти» Листа – замечательное произведение, но на следующей неделе будет концерт Шёнберга, и это будет так же интересно.
Есть ли такое произведение, о котором Вы могли бы сказать: «Я никогда и ни за что не буду это играть»?
Как говорят: «Never say never». Но есть вещи, которые хочется сыграть в ближайшем будущем, а есть такие, которые я предпочитаю усышать в концертном зале – пока нет к ним тяги. Я считаю, что некая «всеядность» важна. Думаю, что если всю жизнь специализироваться на Бетховене, то в концертах Чайковского и Рахманинова, например, пианизм страдает. И наоборот, любая соната Бетховена звучит по-другому, когда пианист играет музыку разных стилей.
Бытует мнение, что у каждого пианиста свои странности. Горовиц, к примеру, возил за собой собственный рояль. Есть ли у вас подобные причуды?
Я бы сказал, что Горовиц сделал определенный рекламный трюк из-за того, что гастролировал с собственным роялем. Артур Рубинштейн тоже ездил со своим инструментом, также и Циммерман, а Поллини аж с двумя – вот это, на мой взгляд, достаточно причудливо. Ездить со своим инструментом довольно нормально. В каждом зале свой инструмент и не всегда в оптимальном состоянии. Для нас рояль, как голос для певцов. Не скажут же приезжему певцу: «У нас в хоре есть замечательный голос, почему бы Вам им не воспользоваться?»
У всех музыкантов свои причуды, потому что повторение с детства одного и того же – это тоже определенный склад ума, не совсем здоровый, прямо скажем. Я, лично, думаю, что особенных причуд у меня нет, но люди, которые меня знают, может быть, думают по-другому.
В нескольких словах: что для Вас«идеальный пианист»?
Думаю, такого нет. Сразу же напрашивается вопрос об идеальном в искусстве. Что есть идеал? Можно сказать, гениальное исполнение, но не идеальное. Рахманинов играет «Карнавал» Шумана- это гениально.
Ваши впечатления о репетициях.
Я с этим оркестром играл в летних концертах пару лет назад, это был Второй концерт Листа. Поэтому, оркестр немного знаком, мне приятно снова работать с музыкантами Houston Symphony. Хорошая рабочая обстановка, интересная программа. В данный момент мы играем два произведения, объединенные одной темой грегорианского хорала «Dies Irae» (День гнева) – «Пляска смерти» Листа и «Рапсодию на тему Паганини» Рахманинова – такую идею предложил маэстро Граф.
Я вообще люблю играть по две пьесы в концертах, особенно, когда можно проводить параллели между произведениями.
Несколько слов для читателей «Нашего Техаса».
Было приятно узнать, что в Хьюстоне есть русскоязычная газета – это значит, что в городе большая русская коммуна – а я всегда рад видеть на своих концертах соотечественников.
