«Я делаю cвою карьеру тем, что не делаю ее».
Евгений Евтушенко. «Карьера»
Чтобы быть героем статьи в газете, необходимо быть человеком весьма заметным! А чтобы стать героем статьи в американской газете, нужно сделать достаточно заметный вклад в культуру Америки, будь то наука или искусство. Что может сделать в любой из этих областей человек, не говорящий по-английски, не знакомый с механизмами жизни в Америке и приехавший в эту страну из России в 70-летнем возрасте? Чаще всего, уже ничего.
Лия Могилевская, до приезда в США 32 года проработавшая концертмейстером Большого театра, сделала в Америке очень много! Регулярные вокальные концерты в больших концертных залах Нью-Йорка, включая Карнеги Холл, где она выступала как концертмейстер со своими талантливыми учениками и выдающимися солистами Большого театра , постановка двух русских опер и концертные исполнения нескольких опер в Нью-Йорке и Коннектикуте, обучение пению многих певцов и занятия музыкой с талантливыми детьми. Такому списку позавидовал бы и молодой артист, приехавший в чужую страну!
Но прежде чем перейти к подробному рассказу о деятельности Лии Могилевской в США, необходимо узнать о ее поистине необыкновенном жизненном пути, начавшемся 14 февраля 1927 года в Одессе. Как известно, в Одессе всякий еврейский ребенок, стоило ему начать ходить и говорить, немедленно подозревался в выдающейся музыкальности и отправлялся на прослушивание в музыкальную школу. Не удивительно для города, где существовала знаменитая на весь мир школа Столярского, для города, гордящегося именами таких выдающихся музыкантов как Гилельс, Ойстрах, Хейфец, Эльман и Утесов. Но с нашей героиней с самого детства и всю жизнь все шло не совсем по заведенному обычаю.
В возрасте двух с половиною лет она безошибочно подбирала на домашнем пианино одним пальцем мелодии Шопена и Чайковского, услышанные по радио. Ее кузина, учившаяся в Московской консерватории, была поражена этим настолько, что сказала родителям Лии о несомненном музыкальном даровании их дочки. Ни о каких подозрениях на этот счет тут и речи не было, настолько это было очевидно! Лия проводила многие часы, подбирая на пианино мелодии, услышанные по радио, т.к. учить ее в школе было еще рано. Но вот ей исполнилось пять с половиной лет.
Куда в таких случаях вели талантливого ребенка в Одессе? Конечно же, к Столярскому! Этот человек основал в Одессе Школу для музыкально одаренных детей. Не будучи сам крупным исполнителем, он обладал редчайшим даром мгновенно определить талантлив ли ребенок и даже сказать, на каком инструменте ему следует учиться. Сам он преподавал скрипку, и знаменитая на весь мир плеяда скрипачей и других музыкантов вышла из школы, носившей его имя. Он, выражаясь по-одесски, называл эту школу «школа имени мене». Однако пятилетнюю Лию не повели к Столярскому! Папа сказал, что у Столярского учат только музыке, а об общеобразовательных предметах заботятся не особенно.
И вот девочку определили в обычную районную музыкальную школу, с тем чтобы к семи годам она начала учиться и в нормальной общеобразовательной школе. Чтобы попасть в музыкальную школу, надо было пройти экзамен. «Ты играешь на рояле?» – спросили ее. О рояле она в этом возрасте и не подозревала, а потому ответила: «Я играю на пианино». «Что же ты нам сыграешь?» «Первый концерт Чайковского», – ответила Лия. Комиссия вздрогнула. И вот ни у кого еще не учившаяся девочка подошла уверенно к инструменту и опять же одним пальчиком абсолютно точно сыграла всем знакомую мелодию вступления к знаменитому концерту для рояля с оркестром. Проверка слуха и чувства ритма подтвердила выдающиеся способности девочки, и в школу ее приняли единогласно.
Но ей сказали, что ее берут в скрипичный класс. В классе фортепиано не было свободного места. Девочка спокойно повернулась и пошла к дверям. «Ты куда?» – спросила комиссия. «Домой, – сказала Лия, – на скрипке я учиться не буду. Я хочу на пианино, потому что я буду дирижером». Эта настойчивость и уверенность в своем предназначении в значительной мере помогли ей стать выдающимся музыкантом и преподавателем. С этой же фразой: «Я пошла домой» Лия ушла в 1997 году из Большого театра, поняв, что ей там больше нечего делать, а вскоре покинула и Россию.
С первых же лет обучения в музыкальной школе ее талант был замечен всеми. У девочки был абсолютный слух. Она узнавала не только ноту по слуху, но и безошибочно определяла высоту тона. Сольфеджио для нее было игрой. Она писала проигрываемую преподавателем музыку на слух, сразу и без ошибок. Школьные концерты, где она выступала, обеспечили ей известность в музыкальных кругах города, что не так-то просто в Одессе, наполненной молодыми учениками Столярского, и эта известность спасет ее в страшные годы войны и эвакуации.
К началу войны Лия училась отлично в музыкальной и общеобразовательной школах. Но чтобы обратить на себя внимание профессора консерватории , зна-менитой учительницы Эмиля Гилельса Берты Михайловны Рейнгбальд, требовались способности выдающиеся. Берта Михайловна заметила выступавшую на концертах Лию и запомнила ее. К Берте Михайловне мы еще вернемся. Летом 1941 года немцы рвались к Одессе. Население эвакуировалось, и Лия с мамой, отцом и младшей сестрой Женей покинули родной город. После долгих и опасных приключений, рискуя остаться на оккупированной немцами территории, они очутились в маленьком кишлаке в 200 километрах от Ташкента. Поезд дальше не шел. Дороги не было!
Жизнь в эвакуации – дело тяжелое. Я помню холод, голод, жуткую тесноту наших жилищ и весьма враждебное население. Все это испытала и семья Лии. Самое же страшное для нее было то, что в поселке не было не только музыкальной школы, просто приличной школы и работы для мамы там тоже не было. Отец тяжело заболел и вскоре умер. Ко всем несчастьям добавим, что и фортепиано не было во всем кишлаке, что для 13-летней пианистки было концом музыкальной карьеры. Лия, как одна из немногих в этом кишлаке, знавшая русский язык, начала работать в военкомате счетоводом и обеспечивать семью. Там ей давали рабочую продовольственную карточку и две лепешки в день, заменявшие хлеб. Неработавшие получали значительно меньше.
И вдруг в 1942 году Лия прочитала в газете, что находящаяся в эвакуации в Ташкенте Музыкальная школа-десятилетка при Ленинградской консерватории устраивает прослушивание желающих поступить в школу. Надо ехать – решила семья! Но как преодолеть эти 200 километров? Поезда тащатся сутками и на меньшие расстояния, пропуская воинские эшелоны. Нужна какая-то пища, деньги, одежда. Ничего этого практически не было. Однако ехать надо! Она знала – в этом ее будущее, ее жизнь! Поехала уже осенью. До Ташкента добиралась 23 дня. Ее с приступом малярии, с высокой температурой выкинули из поезда на какой-то станции, боясь тифа, косившего в эти годы тысячи людей. Тогда же ее и обокрали. Что она ела, как была одета все это время, лучше не рассказывать, так как современный читатель сильно расстроится. Он привык есть минимум трижды в день и только то, что ему нравится. Как можно не мыться, мерзнуть и голодать 24 часа в сутки в течение столь долгого времени, современный читатель и вообразить себе не может. Но Лию вела вперед музыка! Выйдя из поезда в Ташкенте, она была близка к смерти. В Ташкенте жила ее тетя, Лия знала ее адрес и пошла к ней пешком, каждую минуту рискуя упасть, чтобы больше не подняться. Денег на трамвай не было. Тетя ее не узнала. А узнавши, долго не могла прийти в себя.
Но вот Лия на прослушивании. Ее изможденный вид и странное платье смутили комиссию, но в ней сидели представители старой ленинградской интеллигенции, для которой талантливые дети и их судьба были превыше всего. Выяснилось, что за год без фортепьяно Лия не может играть с нужной беглостью и многое забыла. Проверяют слух, он абсолютный, а это большая редкость даже среди музыкантов. Что с нею делать? Девочке 14 лет, брать ее в младшие классы нельзя, от сверстников она безнадежно отстала. И вот, когда комиссия была готова отказать ей в приеме, в класс вошла Берта Михайловна Рейнгбальд. Увидев Лию, она заплакала и обратилась к комиссии: «Это чрезвычайно одаренная девочка, я знаю ее. Возьмите ее, не пожалеете». Экзамен по слуху, ритму и сольфеджио Лия прошла прекрасно. Так Лия стала учиться музыке снова, да еще в одной из лучших школ страны. Однако учиться, в обычном смысле этого слова, она не могла. Она сильно отстала от одноклассников. Что делать? С шести часов утра, каждый день до занятий в классах, которые начинались в девять, Лия играла гаммы. А после занятий еще три часа. Во всех тональностях. Расходящиеся и сходящиеся. Технику она восстановила именно этим. Нот не было, без преподавателя ничего другого она и не могла играть. А преподаватльнице музыки с нею заниматься было не интересно. И так несколько месяцев. Но это еще не все!
На каждом общеобразовательном уроке класс покатывался со смеху, слушая ее «настоящего одесского языка». Почти все дети были из Ленинграда с хорошим русским языком, начиная с грамматики и кончая петербургским произношением. Все знают, что такое «одесский язык»! Не знающих отправляю к соответствующим сочинениям Бабеля, Паустовского или Катаева. Достаточно вспомнить Беню Крика: «Беня знает за облаву. Сидите спокойно, выпивайте и закусывайте и пусть вас не волнуют этих глупостей». И это только текст! Акцента же передать на бумаге никоим образом невозможно. Он для слуха ленинградца или москвича подобен диалогу двух клоунов в цирке! От него действительно можно помереть со смеху. И Лия замолчала. На любой вопрос учителя она отвечала «не знаю», хотя все уроки запоминала почти наизусть, так как способностями и памятью обладала тоже выдающимися. К концу первого полугодия в школе Лия была самой отстающей ученицей и по музыке, и по общеобразовательным предметам. Разговор у директора школы выяснил в чем дело. Вопрос о гаммах тоже прояснился. Лия до этого разговора никому о своих музыкальных занятиях не говорила. Она вообще не склонна к длинным беседам и объяснениям. Вызванные директором в кабинет учителя проэкзаменовали Лию, и она вышла оттуда круглой отличницей. Прослушавши ее гаммы, директор – профессор фортепиано сказал: «Будешь играть их на школьном концерте. Хотел бы я слышать такое исполнение хоть еще у кого-нибудь!» После концерта она стала знаменитой на всю школу и консерваторию. Гаммы звучали, как этюды Шопена. Итак, все устроилось, несмотря на то что судьба Лии уже в который раз висела на волоске. Спасал ее, конечно же, не только случай. Спасали и вели к победе выдающийся талант, воля и невиданная работоспособность. И все это в 14 лет !
В 1944 году школа вернулась в Ленинград, и Лия продолжала занятия, будучи теперь одной из лучших учениц школы. Как шли занятия, чего хотела Лия, к чему она стремилась? Ее заинтересовал музыкальный театр и пение. C девятого класса она аккомпанировала певцам, играла на фортепиано в инструментальных ансамблях и набрала достаточно солидный репертуар вокального аккомпанемента и опыт совместной работы с певцами. В школе проходили еженедельные концерты учеников, в которых она неизменно принимала участие как аккомпаниатор. Но чаще всего, как концертмейстер. Это очень сложное дело! У каждого певца свои голосовые особенности, своя манера звукоизвлечения. Работа концертмейстера, т.е. музыканта, готовящего концертный номер или партию в опере с певцом – это не просто воспроизведение музыки клавира.
(Продолжение следует)
