СОБИРАЯСЬ В ОТПУСК
Размышления об отличии цивилизованных женщин от диких
Думаете, образованная дама отличает Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кАбеля от кОбеля, а кОбеля, простите, от суки?
Вам кажется, что светская дама умеет сюрреалистично сравнивать тяжелые яблоки на картинах Сезанна с весомыми словами Хемингуэя и упорными литературными путями Гарсия Маркеса?
Вы уверены, что она не путает Моне с Мане, а Ван Гога с Ван Даммом; разбирается в психоанализе, произведениях Шнитке, последней коллекции Гальяно и политической ситуации Буркина Фасо? И, конечно же, знает имя дизайнера последней модели “Бентли Континенталь”, читает в оригинале Сартра и Кафку, размышляет об эстетике Матисса, цитирует (при необходимости на латыни) Цицерона, делает ссылку на древнего “Беовульфа” (желательно, наизусть, а не близко к тексту)?
При этом она, естественно, может стильно обставить спальню, смешать за 10 минут 5 экзотических коктейлей и восхтительно испечь “Гость на пороге” или Cheesecake?
Нет, нет и еще раз нет.
Подсказку мне дала Африка, где, умирая от страха в старом джипе за баобабом, я неожиданно для себя стала свидетельницей одного откровения. Собственно говоря, можно было и не прятаться, ведь диким тварям из дикой саванны (если они, конечно, не очень голодны) чихать на подглядывание, подслушивание и прочие извращения двуногих существ…
Итак, дело было самым обычным кенийским днем. Лениво переругивались пренеприятнейшие существа – гиены. Веселое тявканье шакалов прерывали резкими криками недовольные их поведением стервятники. Деловито похрюкивало семейство бородавочников.
Вдруг в сонной жаре саванны разнесся леденящий душу рев благородного царя зверей. Перед моими глазами появились трое – два самца и молодая львица.
Делиться лакомым моментом никто не собирался – здесь не могло быть ни трагических любовных треугольников, ни французских изысков pas de trois, ни английского threesom или американского three-way из знаменитого “Sex in the City”. Согласно старой доброй песне, третий должен уйти (хотя, забегая вперед, скажу, что ушел он недалеко, да и оказался совсем не лишним).
Перед моими глазами развернулась короткая жестокая схватка – за любовь и самоуважение, за место под палящем солнцем саванны, за продолжение рода. Забавно, что у львицы при этом был совершенно отсутствующий вид и любым неискушенным существам мужского пола могло показаться, что пафос происходящего рыжую даму абсолютно не трогает. Она пристально смотрела куда-то в сторону, будто там, в знойной полуденной дали, скрывалось что-то очень важное и понятное ей одной. Это было явное кокетство, таковы правила игры – как в человеческом мире, так и в животном. На самом деле, дыхание львицы стало прерывистым, хвост начал нервно подрагивать – как близость смерти, так и предчувствие любви не могут оставить равнодушным ни одно живое существо.
Победил, как и положено, сильнейший. Он рыкнул, обещая неземную страсть, и барышня-приз мгновенно перешла из состояния заинтересованности далью в состояние повышенной боевой готовности.
Тот, кто хоть раз, хотя бы издали, видел акт любви диких львов, обречен вспоминать это до конца своих дней, во всяком случае, до конца своих сексуально способных дней. Никакого веселого дружеского секса, никакой отлаженной подготовки к сексу семейному; полное отсутствие как умеренных ласк, так и утонченной эротики – только пламенная страсть, рычащая и завораживающая.
Хотите начистоту? Там, за баобабом, я даже немного, так, самую малость, позавидовала тому, что ничто не могло повлиять на сексуальную активность моих героев – ни расположение звезд, ни социальная напряженность, ни тревоги по поводу мирового кризиса и растущей нестабильности, ни работа органов пищеварения, ни бытовая проза. Только игра молодой крови и чувственное наслаждение…
“Послушай, царь мой, а может еще разок, закрепим успех?” – игриво мурлыкая, предложила разохотившаяся львица. Сказано – сделано. И еще раз сделано. “Играй, гормон!” С каждым разом барышня распалялась все больше. Куда было деваться уставшему Левушке, тем более что побеждённый им второй претендент, прихрамывая и огрызаясь, все еще бродил неподалеку? Львица, находящаяся в каком-то эротическом наваждении, требовала любви, как сорвавшаяся с цепи секс-бомба.
С природой шутки плохи, и укрощение гормона, видимо, требует жертв. Потускневший гривастый герой-любовник отбежал на безопасное расстояние и сделал непонимающий вид. “А в чем, собственно, дело, леди?” Призывный рык подруги не оставил места сомнениям. Бывший пылко влюбленный нехотя вернулся и попытался призвать к порядку слишком уж воспламенившуюся партнершу, сурово клацнув зубами у ее холки. После чего леди с удовольствием разодрала ненаманикюренными когтями морду своего недавнего предмета вожделения. “Не заманивай впредь даму ложными посулами, тоже мне, секс-машина”.
Царь зверей уполз с ложа любви почти на брюхе, бросив прощальный взгляд в сторону рассерженной львицы: “Посмотри, как я испекся. Ну не могу я больше, не могу. Что мне теперь делать? Я устал, я измучился, пойми меня, пожалей бедного!”
А затем… Я не поверила глазам своим – он с надеждой обратил погрустневший взор к хромающему сопернику: “Может, выручишь меня, дружище?”. “Следующий! – в унисон его поскуливанию рявкнула львица. – А о твоих страданиях я и слышать не хочу. Ты – мужчина, решай свои проблемы сам. Не уверен – не обещай!”
Увы, нового любовника, хвастливо что-то прорычавшему красавице, ничему не научил горький опыт предшественника. Его постигла та же печальная участь. В усах разочарованной дамы спряталась презрительная усмешка. “Болтуны,” – было явно написано у неё на морде.
И тут мне стало смешно, так как именно в этот неподходящий момент, там, за баобабом, на ум мне пришли “основоположники”: “Лучше меньше, да лучше”. В мою голову полезли философские рассуждения из истории гуманистической мысли, совершенно глупые – за полной ненадобностью в данной ситуации.
Вот в этом-то, наверное, и есть главное отличие дам образованных от диких. Начитавшись и насмотревшись, мы, замирая от жалости, терпим мужское нытье, пытаясь найти интеллигентно-научные оправдания всем провалам наших плохо состоявшихся партнеров, и увы, слишком часто готовы променять несбывшиеся мечты об обещанном на более реальные “мечтозаменители”.
Особенно, на мой взгляд, поднаторели в этом деле, не в обиду будет сказано, русские женщины, мешая своим мужчинам избавиться от врожденной инфальтильности и приобретенной безответственности. Слово “жалость” почему-то превратилось в некий синоним слова “любовь”, причем даже у дам, вполне способных одной прелестью беззащитной улыбки внушить мужчине благоговейный трепет, a грациозным поворотом головы привести его к возвышенной мысли о красоте, спасающей мир.
Привыкшие вместо мужчин бороться с трудностями, российские женщины и “коня на скаку остановят”, и ” в горящую избу войдут”. И что самое для меня удивительное – будут гордиться этим, как мигом величия и превосходства! А уж предел мечтаний настоящей woman in love – полное самооотречение, желательно, в Сибирь и, хорошо бы, по морозу босиком.
Ну а тех, кто не желает «самоотрекаться», согласно ожиданиям остальных, ждёт непонимание и непрощение. Ах, как осуждала Россия вдову Пушкина Наталью Гончарову, посягнувшую на “измену памяти убиенному гению” своим новым замужеством спустя 7 лет после трагической гибели поэта. Даже Анна Ахматова, сама страдалица, называла Натали «агентом Дантеса», даже умная Фаина Раневская желчно твердила о невозможности простить Гончаровой-Пушкиной “забвение того, что рядом с ней находился великий поэт, а не просто человек, от которого она нарожала кучу детей, а после его смерти благополучно вышла замуж”.
Осуждающим неважно, что до этого «благополучного» брака молодая одинокая женщина с 4 детьми на руках жила в нужде и нищете (вот это – достойно, это страдание заслуживает одобрения!). Забыли они и тот факт, что умирая на руках жены, сам Пушкин назначил ей двухгодичный срок вдовства и наказал выбрать доброго отца их детям. И что именно второй муж Гончаровой, благородный генерал Ланской, поднял на ноги всех пушкинских детей и даже внуков и 20 лет делал счастливой “Мадонну”, как называл когда-то Натали влюблённый поэт.
Романтическое русское воображение приговорило Наталью Николаевну страдать, жить памятью о муже и умереть на его могиле. И вновь, к сожалению, совсем недавно я услышала от известной петербуржской дамы, образованной и интеллигентной, категоричное: “Любое иное развитие событий – предательство, забвение долга и памяти российской общенациональной гордости.”
И еще одна мысль почти по теме. После проведения 5 лет моей зрелой жизни в России, мне стало казаться, что некоторые женщины любят своих мужчин именно за их какие-то, на мой взгляд, совсем немужские слабости и недостатки. Вспомним, как одну из классических иллюстраций, хотя бы хорошенькую селянку Фимку из “Формулы любви”, пожалевшую- полюбившую “убогого”, “бедненького”, “подневольного” Жакобушку, который “и поет так жалобно”. Второй пример из того же замечательного фильма – русская барышня Машенька, спутница графа Калиостра, сквозь слезы заявившая в березовой роще: “Я готова ехать с вами, граф, хоть на край света. Вы умный, а главное, такой несчастный, вы без меня пропадете”.
Для меня остается загадкой, почему прелестным российским дамам так сложно выйти из образа мамки-няньки-повитухи (иногда даже завуча в школе для дебильных). Почему они готовы подробно понять бедную мужскую душу, когда душа эта, вместо того чтобы работать со своими проблемами, вываливает их в полном объеме на голову любимой, ведь любимая – тонкая и добрая, она всё поймёт, да ещё и сильная, все «тучи разведёт руками».
Аура женской любви порой бывает удивительной: “Пьет. А кто не пьет?”, “Бьет – значит любит”, “Пусть хоть синица в руке”, “Стерпится – слюбится”, “Муж, как чемодан без ручки – нести тяжело, а бросить жалко”, “Пропадет он без меня”.
А может стоит почаще ездить в Африку – брать уроки у природы?
