«Я ПИЛ ВИНО, А МНЕ ПОДЫГРЫВАЛ БЕТХОВЕН…»

Бэла Гершгорин & Юлий Ким

feldmanКогда называешь имя Михаила Фельдмана, народ реагирует очень живо, начиная цитировать его стихи, ставшие песнями, с аппетитом и без разбора. И едкую «А случалось ли вам переулком идти…» – про пакостность СПИДа и необходимость быть бдительным. И жизнерадостную про то, как «…мы займемся и этим, и тем – а потом исключительно этим!» – объяснения пусть отдохнут. И очень определенную в кабацкой откровенности про глаза неопределенного цвета… Фельдман известен и как лирик, и как юморист, автор изысканных перевертышей-палиндромов. Юлий Ким написал о нем: «Лирика, ирония и высокая культура стиха – вот какой драгоценный сплав представляет собою песенная поэзия Михаила Фельдмана. По мне, так это сложившийся и энергично развивающийся мастер, которого, в дополнение к сказанному, отличает ещё и личная скромность – коренной признак интеллигентного человека». Игорь Губерман добавил: «…Я завидую тем, кто увидит и услышит концерт Михаила Фельдмана, моего коллеги по юмору и рифме…» Жаль только, что Кима и Губермана слышит покуда не весь народ. Нужно вооружить массы первоначальным знанием, чтобы оно стало силой – для начала обратиться хотя бы к Википедии.

«Михаил Григорьевич Фельдман родился в 1964-м году в Москве. Русский бард, поэт». При всей своей одиозности эта информация правдива стопроцентно… Русский бард, явлению которого мы скоро порадуемся в Америке, снимает трубку в Беэр-Шеве…

Миша, сейчас бытует некое мнение, что спрашивать у молодого поэта о фактах биографии – только портить, подстегивать тщеславие. А по мне, никакой беды: если слушателю нравится Ваше творчество, если не лень ехать на концерт – отчего бы и не спросить, где полюбившийся автор родился, когда он взял в руки лиру, когда получил первое признание, первые шипы и т.д. Итак?

Ну что ж, по порядку. Родился в Москве, где и прожил двадцать шесть лет беззаботной жизни. Во всяком случае, сейчас кажется, что беззаботной… Писать стихи начал лет в восемнадцать, хотя «стихи» для той начальной поры – громко сказано: скорее, это были подражания и пародии. Потом понял, что содеянное веселее подавать под гитару – и сразу превратился в того, кого называют «душой компании». Никаких амбиций не имел, ни о каких сценах не помышлял. Окончил Московский автодорожный институт: особо впечатлила практика после четвертого курса под Нижневартовском… Сугубо отдельная и очень выразительная история.

Догадываюсь, что она может быть косвенно связана с историей вашей эмиграции. Как все случилось: вынесло общим потоком или были какие-то особые личные причины покидать «родной совок»?

Скажем так: обилие личных причин, усугублённых общим потоком. О, как загнул!.. Избежал самообезличивания. После переезда в Израиль обрёл новых друзей, написал новые песни и хорошо вписался в только что созданный беэр-шевский КСП «Бардюга». А потом состоялась презентация клуба и моё первое попадание на сцену перед громадной аудиторией – человек так в восемьдесят. И при том, что часть присутствующих была не полностью трезва, во рту у меня сохло, пальцы не попадали по струнам. Но считаю, что «вес был взят». Первые шипы? Да не было никаких шипов, всё сплошь лепестки…

Ваша скромно коротенькая биография на поэтическом сайте гласит: «В связях с КСП замечен не был». Это вполне соответствует неожиданной новой тенденции подхихикивать над жанром авторской песни – и над его лексическими особенностями, и над атрибутами вроде костров и палаток…

Люблю авторскую песню! Нескучную! Скукота и невыразительность имеют место быть в любом, видимо, жанре. Но мне кажется, что сегодня в бардовском цехе процент того и другого особенно высок. Кстати, нескучная песня не есть смешная. Она может быть стопроцентно лирической и при этом оставлять длинный инверсионный след где-то внутри. Редко так бывает, к сожалению. Гораздо чаще ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить ни одного слова из услышанного пять минут назад.

Люблю сидеть у костра ночью в окружении себе подобных. Но при этом не люблю, когда про эти костры поют. Про костры и палатки уже давно всё спето – мастерски, причем. Я обожаю шедевральный фильм «Броненосец Потёмкин», но не готов пересматривать его три-четыре раза в год. К чему это я? Ну вот, сбился с мысли…

И это все об авторской песне…

Ах, да… Дважды в год в Израиле проходят фестивали: это всегда праздник. Душевная и непринуждённая тусовка около сцены в ожидании своего выхода – а потом можно расслабиться и дослушать концерт, сидя на траве. Кайф! Но есть еще кайфовые дни, когда выходит очередной номер «Иерусалимского журнала», и его главный редактор Игорь Бяльский (кстати, создатель ташкентского КСП «Апрель» в 1975-м году и организатор фестивалей авторской песни в Чимгане) устраивает презентацию в общинном доме на Яффо, тридцать четыре в Иерусалиме. С гордостью сообщаю, что постоянно печатаюсь в этом журнале наряду с ТАКИМИ людьми, что аж дух захватывает от гордости, и являюсь званым гостем на всех презентациях!

Фестивали бывают вехами. Ваша песня «Цифра на глобусе» – о стране, от которой автор обезумел, не успев влюбиться в нее до безумия – попала в почетную двадцатку на фестивале «Бардюги». Она лаконична, точна – и пробирает до мороза. Можно чуть подробней об Израиле, вызывающем столь противоречивое к себе отношение? Кстати, хватает ли в нем реальных дорог бывшему московскому инженеру-дорожнику?

Ой, об этой стране «чуть подробнее» очень сложно. Боюсь не уместиться в формат жанра. Но если в двух словах, то могу сказать, что люблю её, горжусь ей, в войнах ее готов принимать участие. Хотя за определенные вещи и явления иногда бывает стыдно и больно. Если начну сейчас раскрывать суть всех противоречий, то Вам придётся меня прервать через полчаса – то есть в самом начале. А реальных дорог здесь тьма, и они время от времени требуют конкретного ремонта – так что работы, слава Б-гу, хватает.«Цифра на глобусе» никогда не была лауреатом никаких конкурсов – или же мне неизвестно обратное.

Вам надо подковаться, знать о Фельдмане больше: загляните в интернет.

Непременно! Во всяком случае, по «русскому» радио эта песня звучит то и дело, и ни один мой концерт без неё не обходится.

О войнах, в которых (я не ослышалась?) хочется принимать участие… Вам на долю выпадало и это?

Не ослышались. Войны Израиля, прошлые и будущие, считаю своими, так как точно знаю, во имя чего они ведутся. Срочную службу в ЦАХАЛе не проходил, поскольку приехал уже в непризывном возрасте, но на военных сборах был ежегодно, пока не стукнуло сорок. Да и сейчас, если что, готов мобилизоваться.

Продолжая израильскую тему: ваша песенка «Давайте отдадим» – почти точное повторение не очень приличной, но очень меткой советской частушки «Мясо съели, рыбу съели…» О чем это говорит – о том, что существуют две стороны одного совка?

К своему стыду, я не слышал про мясо и рыбу. Наверняка, это что-то сатирическое… Если моя песенка, как Вы говорите, совпала по смыслу с советской, то это, скорее, говорит о наличии двух совков, а не одного двустороннего.

«Давайте отдадим» я пел два раза. Первый раз – на конкурсе политической песни против нашего ухода с Голанских высот, а второй – там же, но уже на «бис», так как, по правилам конкурса, песня-победительница звучит еще раз после подведения итогов. Ну прям как на Eurovision!! Больше я её не пел со сцены никогда. А сначала дело было так. Шел себе девяносто восьмой год. Позвонил мне ныне покойный Сережа Каплан и сказал (буквально поставил перед фактом ), что я принимаю участие в вышеупомянутом конкурсе и обязан срочно написать соответствующую песню. Возражений не принималось, я укрылся в своей бетонной лаборатории, поймал Музу за хвост и за три часа написал песню. Дома кустарно записал её на кассету и выслал оргкомитету конкурса. Через неделю сообщили, что я стал одним из шестнадцати финалистов, и еще через неделю в Ашдоде, при огромном стечении народа и обстоятельств, прошел финал – ваш покорный слуга занял первое место. Никогда не забуду две вещи. Первая – огромный, во всю стену зала, плакат: «Ведь это наши горы, они помогут нам!» Вторая – лица членов жюри, когда я исполнял первую половину песни, где призывал-таки отдать всё к чертовой матери во имя мира! Особенно вытянулось лицо нынешнего министра иностранных дел Израиля… Очень нервничал Александр Каневский. Спокойствие сохранял только Серёжа Каплан, который уже прослушал кассету. В конце песни уже все ржали, а потом обнимали и рукопожимали победителя…

Резонанс последовал нешуточный. Обрывали телефон с телевидения, допрашивал с пристрастием сам Александр Ступников. Позвонил ведущий самой рейтинговой израильской новостной программы Хаим Явин и спросил, как мне удобнее – чтобы я к нему подъехал или чтобы он зашел ко мне домой… Пожаловал в гости, в конце концов, он – и не один, а с командой из семи человек съемочной группы и приблизительно двумя тоннами оборудования! На вопросы я отвечал вяло, с ленцой. Ушел он явно не удовлетворённый, так и не найдя «в этом русском» оголтелого крайне правого экстремиста. Но это были цветочки.

Прошло месяца три – и уже не единожды была мыта рука, жавшая руки сильных мира сего. И вдруг в передаче «В нашу гавань заходили корабли» я увидел своего любимого Юза Алешковского. Прильнул к экрану. Смакуя послевкусие «Окурочка», продолжаю по инерции глазеть на экран – и потихоньку охреневаю. Прошу не редактировать это слово, так как описать моё состояние можно только одним еще словом, а я его стесняюсь вслух…

Да что Вы, Миша, кто бы посмел…

Так вот, на экране появляюсь я и пою «Давайте отдадим». Звучит песня – и показывают то меня, то бескрайние поля Голанских высот. Самый что ни на есть клип! До сих пор не знаю, кто это снимал… Вот такие дела. Все персонажи в этой истории невымышленные – и прошу считать все совпадения неслучайными!

Еще одна знаковая ваша песня – «Атомы». «Не вина периодической таблицы в том, что нас периодически куют…» В Эрец Исраэль это продолжается – то есть речь идет, видимо, не только об общественно-экономической формации?

Ну, что Вы!!! Процесс перековки не знает границ! Тут речь о всём человечестве – хотя по приведённой Вами цитате сложно это понять, надо слушать всю песню.

Вот и, даст Б-г, послушаем – кто еще раз, кто впервые. Но это из области очень серьезного, глубоко философского. Однако существует парадокс. Ваша фамилия немедленно вызывает у части публики чисто конкретный отклик: «А, этот хохмач…» Лестно или обидно? Когда вы поняли, что можете писать смешно? Что для вас юмор – «защита Фельдмана»?

Хохмач? Какая тут обида – конечно, лестно! Значит, у людей я ассоциируюсь с хохмами! Это же прекрасно и совсем не характерно для жанра авторской песни… Я понял, что умею писать смешно в тот момент, когда начал писать. Юмор для меня – это просто радость жизни. Уметь смешно писать – значит, уметь делиться этой радостью с людьми. Видеть, как греет людей твой юмор – это уже смахивает на счастье, хотя и звучит высокопарно. А защищаться мне не от чего, я не Лужин – хотя сопоставление красивое…

Стихи ваши контрастны: вот автор зубоскалит над собой – а вот почти рыдает, как мальчишка: «Кусочки льда целуются в постели… /Тебе давно нет дела до меня!» Существует ли для вас предел откровенности со слушателем, есть ли вещи, на которые в стихах – табу?

То, что могу сказать лишь ограниченному кругу людей, никогда не спою и не скажу слушателю. Вот, в принципе, и всё. Блюду табу на пошлость – в том числе и на пошлость рифмы. Да, да, поверьте, рифмы бывают пошлыми! И, на мой взгляд, это гораздо хуже вставленных к месту ненормативных словечек…

Ваши яркие палиндромы искрят неформальной лексикой. А из какой искры возгорелось первоначальное пламя?

Когда-то давным-давно увидел в журнале нечто под названием «палиндром». Сразу отмечу, что есть две приблизительно равные категории людей. Первые при упоминании палиндрома задаются вопросом: «А зачем это надо?». Вторые спрашивают: «А как это возможно придумать?». При всём уважении к первой категории, я решил в своё время ответить на вопрос второй. С тех пор сочинение палиндромов является моей любимой головоломкой и лучшим – по крайней мере, оправданным способом убить время.

Первая категория точно скажет: «Игрушки, несолидно!» Ведь Ваше имя – в «Антологии авторской песни», составленной Дмитрием Антоновичем Сухаревым. При всей спорности отбора для солидного тома некоторых авторов и произведений быть под этой обложкой – несомненно вознестись на Олимп. А там – бог, отдыхающий в тени черешен, как отдыхает и само его творение: Ваша собственная классика – «В тени деревьев». Судя по этому стиху, отношения с высшей инстанцией у вас довольно простые, немудрящие, без претензий и расшаркиваний – так?

На Олимпе, разумеется, хорошо и вольготно. Можно даже подойти к богу и попросить у него прикурить. Но это всё в стишках и в песенках. На самом же деле всё гораздо сложней и запутанней. И очень интимно. И вообще, автобиографических стихов я не пишу, хотя часто использую повествование от первого лица. Как сказал классик : «Прошу не путать меня с моим лирическим героем». Итак, Ваш вопрос про мои отношения с высшей инстанцией злонамеренно оставляю неотвеченным!

А я злонамеренно продолжу о высоком… «Свеча Пастернака» – ваша поэтическая мета, стихотворение, у которого есть много страстных поклонников. Есть и порицатели: дескать, свеча у него – духовный символ, а ведь известное стихотворение Пастернака – образец чисто эротической поэзии… Кто-то из критичных читателей чего-то недопонял?

Ну почему недопонял? Просто понял по-своему. Мне еще не доводилось слышать такого подхода к этой песне. Стихотворение Пастернака «Свеча горела» я выучил наизусть лет в четырнадцать – и оно долгое время являлось для меня образцом высокой поэзии. Это раз. Во-вторых, я не знаю точного определения слова «духовность», но уверен, что поэзия есть неотъемлемая её часть. Следовательно, эротическая поэзия как частный случай поэзии вообще духовна! Выходит, никакого преступления перед духовностью я не совершал, что меня очень радует. А то я уже было засомневался…

Давайте от метафизического – к практическому, почти дежурному: поговорим о предстоящих Вам американских гастролях. Насколько Вы прочувствовали страну, здешнего зрителя, насколько знаете, чего от нас ожидать?

Исходя из своего скромного опыта пребывания на слете авторской песни в США и немногочисленных концертов, которые уже давал в Новом Свете, могу сказать, что американский слушатель доброжелателен и непредвзят. Но вот чего ожидать?… Знаете, почти каждая аудитория таит в себе сюрпризы. Иногда во время концерта чувствую, что зритель больше настроен на лирику, а я заряжен на юмористический цикл. Иногда напротив. Даже не знаю, отчего это зависит: частенько по ходу выступления приходится вносить коррективы в программу. Но в любом случае, скромно ожидаю полного успеха!

И если найдутся маловеры, пусть они плачут…

Бэла Гершгорин


О МИХАИЛЕ ФЕЛЬДМАНЕ

На вопрос: «Не кажется ли вам, что бардовская песня переживает кризис (вариант: «исчерпала себя», я откликаюсь категорическим: «нет, не кажется» и ссылаюсь при этом на неувядающее изобилие песенных фестивалей, слётов, конкурсов и т.д.

На вопрос: «Кого из талантливых авторов последних двух десятилетий вы могли бы назвать», я, обычно, прошу обращаться с этим к Сухареву или Никитину с Городницким, которые гораздо глубже моего погружены в текущую бардовскую жизнь, однако, при этом всё-таки поглаживаю свою небольшую копилочку, где побрякивают несколько драгоценных имён, отмеченных моей личной симпатией (которую, правда, не всегда разделяет широкая публика). Чрезвычайно горжусь тем, что когда я четверть века тому указал перстом на юного Михаила Щербакова, как на нашу бардовскую гордость и непреходящую ценность, мой указующий перст некоторое время пребывал в полном одиночестве, но история впоследствии триумфально подтвердила мою прозорливость.

Среди тех немногих брильянтов и яхонтов, побрякивающих ныне в моей копилочке, значится имя Михаила Фельдмана – скромного инженера-строителя из израильского города Беэр-Шева. Ему лет 40, песен он насочинял ещё не так уж много – по сравнению с другими бард-ровесниками – да о чём это говорит? Да ни о чём. Галич, например, стал сочинять песни Галича приблизительно как раз в этом возрасте. Посему на вопрос «Чем же таким особенным привлекательны песни этого инженера» отвечаю: прежде всего – высокой культурой стиха (большая, прямо скажем, редкость на небосклоне бардовской поэзии). Из его песен со всей очевидностью явствует, что автор много и хорошо начитан и, кроме богатого словарного запаса, обладает ещё и умением свободно с этим запасом обращаться – то есть поэтическая техника у него также на высоте. Явствует из них и то, что не только глаз, но и ухо у нашего героя прекрасно настроено на усвоение живой русской речи, а это есть важнейший признак таланта.

В одной из песен Фельдман, под напором сильного лирического чувства, опрометчиво утверждает, что под созвездием сарказма ничего родиться не может. Опрометчиво – так как его собственная поэзия является полным опровержением тезиса, поскольку проникнута сарказмом и иронией вся насквозь – что, в сочетании с неподдельным, чуть ли не юношеским, лиризмом, даёт превосходные поэтические плоды.

Лирический герой Фельдмана очень сродни моему поколению поздних шестидесятников – уже менее романтических и более скептических, чем Визбор, но в сердцевине души так же, как и он, открытых дружеству и «веселью сердечному», как это называл незабвенный Юрий Коваль.

Уверен, что у Фельдмана, коль скоро покажется он на разных подмостках клубных или домашних концертов, сложится достаточно широкий круг почитателей. Нет, он не будет «держать стадионы», талант такого рода в этом и не нуждается, – но клуб его имени, несомненно, возникнет, так как МИХАИЛ ФЕЛЬДМАН – это уже имя, несомненное и состоявшееся.

Юлий Ким