ВОЙНА И НАЧАЛО МОЕЙ ВТОРОЙ ЖИЗНИ

Валентин Лазаревич Герцман

ПИСЬМА ВЕТЕРАНОВ

(Глава из книги мемуаров Валентина Лазаревича Герцмана: «МОИ ТРИ ЖИЗНИ»)

Одесса

Зимой 40 – 41-го мне было пятнадцать. Я учился в 8 классе 478 московской средней школы. В то время мы (я и мама, Евгения Иосифовна) еще жили на Воронцовской, дом 13, кв. 13, в нескольких шагах от Таганской площади, недалеко от музея Маяковского. Отец, Лазарь Ильич, отбывал восьмилетний срок в Каннских лагерях по 38 ст. «за антисоветскую агитацию». Мы, мальчишки, собирались «кучками» во дворе и вели бесконечные разговоры о политике, о войне в Европе. «Когда же мы вступим?». Это не были пустые разговоры, мы с любопытством наблюдали за возведением деревянных, обитых жестью, массивных щитов перед окнами полуподвалов. Строились бомбоубежища. Одним словом: «В воздухе пахло грозой…».

Наступили летние каникулы. Мама решила отправить меня в Одессу к ее подруге детства еще по Первой женской гимназии, что когда-то была на улице Дерибасовской. Я очень любил Одессу и был настроен на отличный отдых. Но и здесь было неспокойно. Еще в поезде я слышал разговоры о том, что намечаются маневры Одесского военного округа… Ранним воскресным утром 22 июня я вышел из Матусиного дома, что на улице Марата, чтобы отправиться на 8 станцию Большого Фонтана на дачу к дяде Ананьчику – брату моей бабушки Сони, урожденной Шпильберг. В то время доктор Шпильберг был одним из самых знаменитых одесских терапевтов. Уже при выходе из дома я обратил внимание на часовых в касках с винтовками, стоявших перед небольшим старинным двухэтажным особняком по ту сторону улицы (позже я узнал, что это был штаб Одесского военного округа). А потом уже из окон трамвая я с любопытством разглядывал бесконечно тянувшуюся колонну грузовиков с вооруженными солдатами тоже в касках. Кузова были покрыты ветками для маскировки. Войска двигались в том же, что и трамвай, направлении, т. е. на Запад. «Маневры начались», – подумал я.

Мы сидели на веранде, был прекрасный солнечный день, типичный для одесского лета. Пили чай, дядя Ананьчик и тетя Соня о чем-то говорили… Было около двенадцати. Вдруг прибегает сосед по даче: «Сейчас будет выступать по радио Молотов с важным сообщением!» Мы все поспешили за ним… Услышали… Ужаснулись… Оказывается, уже была война! «Вот тебе и маневры!» – подумал я.

С последним поездом, которому удалось благополучно доехать до Москвы, я вернулся домой. На этом закончились мои летние каникулы сорок первого. Кстати, тогда в Одессе я в последний раз видел своего дедушку, Иосифа Фаермана, маминого отца. Как мы потом узнали от его соседей, он не хотел эвакуироваться, был арестован и, по всей видимости, погиб в одном из немецких концлагерей.

Москва. Первая бомбежка

Москва уже была совсем не та, что раньше: окна подвалов и полуподвалов закрылись щитами из дерева и жести, на крышах – ящики с песком и железные клещи для тушения зажигательных бомб, бесконечные учебные воздушные тревоги, по ночам – затемнение… И вот настала ночь с 21 на 22 июля – ровно месяц с начала войны. Очередная воздушная тревога, «бахают» зенитки, по небу ползут лучи прожекторов. Я вышел на улицу, «полюбоваться»… Но когда внезапно начали появляться зарева пожаров то в одной стороне города, то в другой, стало ясно, что это уже не учебная…

Тревоги зачастили, мы бегали в бомбоубежище, оборудованное в нашем дворе, либо в метро «Таганская». Я рвался на фронт. Мама в ужасе кричала: «Только через мой труп!».

Всесоюзный Радиокомитет объявил об эвакуации (мама там работала экономистом). Мы захватили с собой самое необходимое. Нас погрузили в теплушки. Поезд покатил на восток…

В эвакуации. Город Камышлов

Теплушка – это товарный вагон без окон, огромная раздвижная дверь, нары в два этажа. Тесно, душно. Но именно в этой теплушке я познакомился с Арсением Чанышевым. Мы оказались волею судеб вместе, только лишь потому, что его тетка – Елена Александровна, работала с мамой в одной и той же организации. С этого момента нас до конца его дней связала теснейшая дружба. Впоследствии Арсений неоднократно вспоминал наше первое знакомство. Я с пафосом читал ему свои стихи, а он с восхищением думал: «Вот это настоящий поэт!». Действительно, в детстве я увлекался поэзией, чего-то писал. Помню, даже держал по ночам под подушкой всегда наготове карандаш и бумагу. В будущем необыкновенно талантливым поэтом и философом оказался именно он – Арсений, а не я. Перед самым концом жизни он стал лауреатом Ломоносовской премии.

Путешествие длилось долго и нудно. Боялись бомбежек, пугала полная неизвестность. Наконец нас высадили на станции Камышлов – небольшой провинциальный городок в центре Урала, Свердловской области. От короткого пребывания в этом городе запомнилось: изнурительный труд на поле, где копали картошку, и по ночам часами стояние в длинной очереди за пирожками с «мясом» (фактически это была требуха, а не мясо) в буфете железнодорожного вокзала… Но вот, в один прекрасный день, мама сказала, что так продолжаться больше не может, и уехала в Свердловск искать работу.

Случайная встреча

Мама вернулась через пару дней в приподнятом настроении и коротко сказала: «Мы переезжаем в Свердловск». Дело в том, что там, идя по улице, она неожиданно встретила своего троюродного брата, полковника Анисима Ефимовича Лившица, начальника эвакогоспиталя, дислоцированного в городе. Он сразу же предложил ей работу ночным сторожем на госпитальной кухне (в то время эту должность можно было сравнить с должностью, ну скажем, директора закрытого распределителя – были таковые при советской власти для коммунистической элиты). У меня же появилась возможность поступить в Государственный центральный ордена Ленина Институт физической культуры и спорта им. тов. Сталина, который был эвакуирован из Москвы (профессор Фарфель*, заведующий кафедрой физиологии этого институт, был другом полковника). Таким образом, мамина неожиданная встреча не только коренным образом изменила нашу текущую жизнь, но и, как потом оказалось, в значительной степени определила мой последующий жизненный путь.

Свердловск

Итак, мы благополучно перебрались в Свердловск, нынешний (и когда-то бывший) Екатеринбург. Мама тут же приступила к работе в госпитале. Меня приняли на первый курс института и одновременно – на подготовительное отделение. Учиться было чрезвычайно трудно, как морально, так и физически. Я ведь до войны закончил только восьмой класс, а девятый – уже в войну, «вперемежку» с сельскохозяйственными работами… К тому же я рос «маменькиным сынком», слабым, ну скажем прямо, совсем не спортивным ребенком, а вот теперь надо было учиться в институте физической культуры и спорта! Гимнастика (профессор Губанов, элегантная фигура), конечно, давалась мне нелегко, особенно – кольца и перекладина. Бокс (профессор Огуренков, громадина с расплющенным носом) – страшное дело… Лыжи, о Господи! А о слаломе вообще не стоит и вспоминать … (хотя Уральские горы не из высоких). Но всё же и здесь у меня был любимый предмет – фехтование! Из теоретических предметов мне нравилась физиология. В анатомию же я был просто «влюблен». Скорее, не в сам предмет, а в доцента этой кафедры – Ивана Алексеевича Шароватова. Он был необыкновенным лектором («французская школа», как в институте говорили), с шутками-прибаутками… Его приходили слушать не только наши студенты, но и студенты из других вузов. А девчонки от него были без ума поголовно, несмотря на изъеденное оспой лицо. Высокий, стройный, всегда подтянутый Иван Алексеевич всегда был одет с иголочки. Разве я тогда мог предположить, что в будущем нас свяжет близкая многолетняя дружба, а его советы и помощь повлияют в значительной мере на мое решение стать врачом? Правда, были и другие доводы. Вот один из них: если я попаду в Гулаг, как это случилось с моим отцом, то у меня будет шанс работать и там по специальности.

Вот несколько строк из документа институтского периода: «Дорогой, никогда не забываемый боец всеобуча, гражданин СССР, славный инфизкультовец ГЦОЛИФК. Тов. Герцману В.Л. В тяжелый час отечественной войны советского свободолюбивого народа с коричневой чумой – немецким фашизмом, – хочется в этих кратких строках напомнить о твоей роли и месте. Тов. Сталин сказал, …» и т.д. и т. п. Подпись – «Последователь великого воспитателя – педагога Антона Семеновича МАКАРЕНКО – воентехник 1-ого ранга Н.С. БАНДАЛЕТОВ. Город Свердловск 24/У-42 г.» **

Зима сорок первого – сорок второго была лютая везде и особенно на Урале и в Сибири. Морозы доходили до 42 градусов Цельсия. Воздух при выдохе тут же превращался в иней. Мы снимали угол у старого интеллигента (имени, к сожалению, сейчас уже не помню). Всю зиму внутренние стены в нашей комнате были покрыты льдом. Спали, накрывшись всем, чем только возможно, включая пальто, штаны и т.д. Я любил беседовать с хозяином, он был явный антисоветчик, возможно даже из «бывших»… Из этих бесед я почерпнул много интересной исторической информации. Думаю, что эти беседы в какой-то степени повлияли на формирование моего политического мировоззрения. И еще он показал мне подвал дома Ипатьева, где по приказу Ленина была расстреляна царская семья. Подвал тогда ничем не отличался от других: был темный, сырой, полон водопроводных труб. К сожалению, этого печальной памяти здания больше нет. По приказу Ельцина оно было разрушено.

В конце сорок второго нам объявили, что институт возвращается в Москву. Так закончилась моя уральская эпопея и с ней жизнь «под крылышком» моей дорогой и многострадальной мамы. Я уехал в Москву, она же вынуждена была остаться еще на какое-то время в Свердловске… Работа есть работа.

Опять Москва

Нас, студентов, разместили в общежитии института на казарменном положении. Учеба на втором курсе шла полным ходом, но недолго. В марте сорок третьего всему нашему курсу предложили идти в армию. Все с радостью согласились, и я в том числе. Добровольцем! (Мне еще не было восемнадцати). Я рвался на фронт еще с начала войны, т.е. с пятнадцати! Так, наконец, я мог осуществить свою мальчишескую мечту! Нам предложили идти в батальон НКВД «Динамо» (для засылки в тыл врага) или в военное училище. Первое отпадало – я сын «врага народа». 2 апреля 1943 г. я был зачислен в Московское пулеметно-минометное училище 4 взвод, 14 рота, 4 батальон!

Московское училище

Тульское Пулеметное…

valentin_gertsman1Подмосковье, Хлебниково. Учеба в училище оказалась очень короткой. Вскоре нас отправили рыть окопы на подступах к Москве. А мы все до одного рвались на фронт, мы требовали! В конце концов наш батальон, который состоял целиком из отчаянных московских ребят, отправляют в Рыбаки (опять Подмосковье). Заменяют курсантскую форму на полевую… Живем в лесу в палатках, ждем отправки на фронт. Время тянется попусту, ничего не делаем. Оказывается, нами занимается Смерш. Вызывают по одному. «Учиться в училище будешь?» – чекист в ярости стучит револьвером по столу. – «Нет, хочу на фронт».

Наконец нас грузят в эшелон… Ура! Едем на фронт! Но опять, не тут-то было. 4 июля нас выгружают в каком-то незнакомом городе, ведут в бани… На воротах надпись «Тульское пулеметное училище». Подвох! Мы-то думали на фронт едем… Стоим в строю. Ни с места. Проходит 5 минут, 10, 15 … Наконец, подлетает джип, из него выскакивает невысокий толстопуз в генеральском мундире. «Батальон, слушай мою команду, прямо перед собой, шагом марш!» – командует генерал-майор Фролов, военный комендант города Тулы, начальник Тульского пулеметного училища. И мы пошли: первые шесть – в штрафной батальон (как мы узнали потом, конечно), а мы – опять в училище.

Днем – занятия, а ночью … с вечера, только уляжемся на нары – сирена, воздушная тревога, бегом в бомбоубежище. Тулу немцы бомбили каждую ночь. Так продолжалось пару месяцев. В августе на всех фронтах было «жарко». Особенно жестокие бои шли на Орловско – Курской дуге, где наши войска несли большие потери. Срочно требовалось пополнение живой силой. Нас, недоучившихся курсантов, переодели в солдатскую форму. Первый батальон был отправлен на вышеупомянутую «дугу», второй, третий туда же. Но наш – четвертый поехал на север… через Москву. Там, на вокзале при прощании с мамой, я пророчески ей сказал: «Мамуля, не плачь, я буду ранен и скоро вернусь»…

(Продолжение следует)