«АМЕРИКА, РОССИЯ И Я»

Диана Виньковецкая

(Продолжение, начало в #76, 77, 78, 79, 80)

На переплетениях путей, пересечений, границ, фондов, квартир, гостиниц встречаются уехавшие, «проходящие эмиграцию», так тогда говорили, определяя время, – время, когда, по выражению Яши, мы были нужны никому – только самим себе; и эта нужда сближала нас -сходные потребности, сходные чувства, и нужда – или что-то другое? – отталкивала, отвращала:

– Какие противные наши эмигранты! Не нравятся они мне, – говорю я Яше, глядя на своих бывших соотечественников, скучившихся около почты в Остине, – такие стыдные… как с корабля Босха – не хочется признаваться, и жесты, и ухватки, и походки, и размахи рук. Почему мне так невыносимо смотреть на них?

– Потому что это ты и есть, – говорит мне Яша.

– Я?!

– Это твое отражение. На себя смотреть никому не хочется. Они твои родственники: свидетели одной страны, одной культуры, одного языка. Каждый наиболее чужд самому себе. Вот ты и встретилась сама с собой.

– Нет, я лучше!

– Все так про себя думают, все кривобокое относится к другим, приписывая и наделяя себя замечательными достоинствами. Как мужик, только что нас обманувший, не моргнув глазом, произносит: «Опасайтесь жуликов! Я насмотрелся, какая шпана поехала!» А сам?! Всегда найдется другой, в сравнении с которым себя ощущаешь лучше и возвышенней. Человек чувствует только с одной стороны свое различие и научается считать себя целью и вершиной.

Оглянись на себя, Дина!… И не плюй против ветра!

– А я хочу плюнуть! Хочу плюнуть на свое отражение! Хочу не стыдиться самое себя!

– Можно сказать, что первая ступенька у тебя уже есть. По крайней мере, ты в других обозначила, как говорит Фрейд, то, что в тебе самой не нравится. Большинство людей и подумать не могут о словах «зависть», «корысть», «мщение» в отношении к себе, ты сделала первый шаг к себе – увидев это в других.

– Освободи свою свободу! – учит меня Яша, – замурованную внутри. Свобода не падает в руки, как волшебный дар! Если хочешь быть свободной, то ты должна делать это своими собственными силами. Человек должен совершать творческий акт в отношении к самому себе!

А я, – как та муха, замурованная в янтаре, который не поддается ни плавлению, ни сварке, который можно обрабатывать только режущими инструментами и шлифованием. Я завязла в янтаре.

– Обернись на себя, Дина! Исследуй с обратной стороны себя!

Долго тебе придется плеваться и оборачиваться, чтобы войти в свои пределы – или выйти из них.

Оборачиваясь, я стукаюсь в свои отражения, слезы выступали и выступают, как тогда, в детстве, когда с разбега вбежала в зеркальную стену – сама об себя.

Опрокидываю голову назад – опять стукаюсь, отварачиваюсь, оглядываюсь и снова стукаюсь, разбив лоб о свое отражение, – громко смеюсь и негромко плачу.

Через все цвета отражения, через «все цвета несчастья», прохожу в стократных зеркалах Америки, в зеркалах касания своих отражений.

«После» – полутора лет восторгов, всплесков, всхлипов, умилемия, изумлемния, изобилия, бананов, сосисок, свободы – бессмысленно брожу по дому, в пустоте, дыша пустотою, думая пустотою, без желаний, без хотений, без воли, с одним отвращением к Америке и к себе в ней. Посмотрю в окно, открою двери, потолок низкий, пустота сдавливает, пустота душит.

Без языка, без работы, без друзей, без любви к себе – меня покинула моя любовь к себе, оставив вместо себя уныние. Плохо мне! Пешком бы пошла назад, к себе – любимой.

Чего ради приехала, отвечай? Ищу ответа – опоры – там пустота…

– Мама, пришел твой партнер по английскому, – слышу голос Илюши, увидевшего, как в нашем мусоре роется глухонемой соседский мальчик, издающий только мычащие звуки.

И я только мычу. Отхохоталась.

Отхохоталась над кагебешниками, над советской властью, над коммунистами, над…

Теперь посмейся над собой. – Не могу! – Кажется, в каждое мгновенье, в каждую секунду, снова и снова убеждаюсь с горечью в моей чуждости самой себе, в отвращении от себя самой – невыносимо жить без любви к себе.

– Освобождай в себе свою свободу! – повторяет мне Яша.

Как? Как?

Как держаться в пустом пространстве?

– Позови на помощь всю свою жизнерадостность.

Там и здесь, здесь и там, до, после, после, до.

Там. Относила себя к группе, возвышаясь над другими – положением, связами, диссертациями, принадлежностью к какому-то определенному стаду. В стаде хрюкала вместе со всеми, жевала жвачку вместе со всеми, тепло и уютно попискивала.

После. Где возвышающая тебя группа? Где? Теперь собственными ногами поднимайся со дна – некому тебя нести наверх, и безграммотность, и кривобокость, и немота, и ущербность вместе с тобой поднимаются.

Там. Был внешний раздражитель, и все проявления уходили на внешную борьбу с беспощадным механизмом, и каждый чувствовал свою необходимость, свою значимость.

Тут. Куда уходить? К чему обращаться? Опираться на свое сознание? А оно незрелое. Как жить с самой собой?

До – Там. На коммунальных кухнях, клубах, вечерами, днями, ночами, бормотала, сливаясь в единении с такими же бормотальщиками – стремясь к коммуне. В тончайшем единении выбалтывала все подряд, не обращаясь к себе, не обозначая себя, растворяясь в воздухе коммунального самопознания. В конце концов, как могло быть иначе? Не было времени сосредоточиться на себе.

Все забила в себе в тиски коллективного и бессознательного, в тиски коллективных общих ценностей, вбитыми гвоздями вытвержденных наставлений, истин, клише, с твердо установленными канонами морали. И такую имела опору в установившихся авторитетах, защищенная броней коллективной правоты, и так упоительно наслаждалась от этого сплочения!

Из ложного единения вырастал панцирь. И как быть умным под этим панцирем «общих понятий»?

После – Тут. Все рельефы выворачиваются наизнанку: вершины проваливаются, впадины поднимаются. Гвозди из головы выдергиваются и выбрасываются вместе с припечатанными к ним истинами, и – все строение падает. То, что ценила я, – обесценивается, то, что любила, – умирает.

Как за опору, за людей, за «хвост хоровода» цепляюсь, а опора – рыхлая, отрывается, «хвост» в руках остается.

Мои «коммунальные» убеждения рыхлеют, перерождаются, и я прихожу в другое состояние: встречаясь сама с собою, узнавая и не узнавая себя, отходя, плача, скрежеща зубами, – прохожу через студию изучения типов, через свои отражения, через встречи, эпизоды, события, очарования и разочаровния.

Начинается «размуровывание» мухи из янтаря, – мелкозубчатой, малоразведенной пилою, напильниками, свёрлами скоблю, янтарь скалываю, а чтобы уменьшить его хрупкость – подогреваю.

Более двух лет прошло со дня моего первого большого прощания, моей первой разлуки, с тех пор, как я покинула отечество, и живя в сердце Америки, в Блаксбурге, почти никого не встречая из людей моего прошлого, затосковала.

Приехав в Хьюстон, я оказалась близко к своим, и снова стала смеяться.

Не ищите реальных имен в приводимых мною эпизодах первых хьюстонских встреч.

Все, что я находила и нахожу смешного и грустного, умного и глупого, я применяю к себе – весь привезенный социальный багаж, перетянутый лентами нашей морали: и социальные утопии, и средневековую коммерцию, и наивное высокомерное завышение над американцами, и нетерпимость к другому мнению, и утешение себя причастностью знакомств, и придумывание мифологических биографий – много всего -… не перечислить, не хватит бумаги. Я пишу только о себе.

Мои ожидания ссорятся с неожиданиями, временами доходят до драки. Обнаруживаю в себе такие пласты, о наличии которых и не подозревала.

Через встречи со «своими отражениями» перерождаются мои убеждения.

В южной части города селили вновь приехавших в районе, кем-то прозванном «русская деревня». Получив адрес одного социолога от Раисы Львовны Берг, мы поехали навестить его и познакомиться. С небольшим в полчаса мы оказались около комплекса двухэтажных домов. Многочисленные деревянные лестницы спускались со второго этажа к земле.

Обойдя двор, мы поднялись по одной из лестниц, подводившей нас к сквозной веранде-коридору, опоясывающей всю внутреннюю верхнюю сторону этого комплекса. Вход в нужную нам квартиру был прямо перед нами, и обозначен был дверью, затянутой железными прутьями, рядом было окно, тоже затянутое железом. Дверь была приоткрыта, и, тихонько толкнув ее, мы оказались прямо в большой комнате. Железное окно было единственным, чуть-чуть пропускающим свет через щели между прутьями, и потому в комнате горел электрический свет, грубо очерчивая предметы и людей, находившихся в этом помещении. Я смотрю.

Стены комнаты ничем не обвешаны, не обклеены, с истрескавшейся штукатуркой, окружали стоявший посредине пластиковый стол с несколькими стульями и величественный диван эпохи Возрождения. Комната была заполнена людьми, сразу непонятно, что делавшими. За столом сидел человек, куривший трубку, похожий на Мефистофеля, важный и величественный, другой человек звонил по телефону, выразительно размахивая руками, две женщины что-то делали у плиты, встроенной в нишу, два или три человека полусидели-полулежали на диване, два странных неподвижных существа немыми тупицами стояли около стола, глядя на сидевшего за столом, двое подростков играли на полу в какую-то игру.

На нас, вошедших, никто взгляда не бросил. Правда, как я опредилила про себя, хозяин, – сидевший за столом Мефистофель, – через какое-то время произнес, чтобы мы присаживались, а он будет продолжать «семинар о зависимости распределения типов людей по зарплате в Америке».

Мы присели.

– В моде распределения характеров в Америке можно обнаружить прямо пропорциональную корреляцию, – произнес хозяин, обнимая трубку ладонями и выпуская дым в пространство комнаты.

– А что такое «мода»?- прервала одна, стоящая около него, женщина с длинными-предлинными накрашенными ногтями в ярко блестящей чешуйчатой кофте.

– «Мода»- это пик распределения, – гордо произнес хозяин и снова выпустил ароматный дым из трубки, обведя всех величествнным взглядом.

Кто-то из мужчин, сидевших на диване, сказал, что устно трудно все воспринимать. Хозяин одобрительно продолжал:

– Психологические типы Карла Юнга подверждаются моими наблюдениями: среди ученых большие зарплаты получает экстравертно-думающий тип…

Человек, звонивший по телефону, внезапно отскочил от телефона и скороговоркой, помогая себе руками, громко сказал:

– Я уже нашел деньги на газету и журнал! Я осведомил Винера о наших потребностях.

Этот человек так же внезапно замолчал и юрко подскочил опять к телефону, продолжая что-то доказывать. Хозяин, будто не заметив вторжения, продолжал:

– Среди бизнесменов преобладает экстравертный, интуитивнуй тип, – и сделал паузу, набивая в трубку табак.

– Нужно организовать свое издательство, свою газету!- громко речитативом произнес опять человек спортивно-подтянутого вида, сидевший на диване эпохи Возрождения.

– Но, тем несомненней, лучше всего настоящего, – вступил хозяин, задумчиво-туманно выпуская дым из трубки и зажмуривая глаза, – построить свое государство!

Я не поверила своим ушам! И превратилась в немую тупицу, как два стоявшие около социолога существа.

– Я хочу основать свое государство! И я уже присмотрел один остров, находящийся между Мексикой и Америкой на реке Рио-Гранде, никому не принадлежащий. Я уже начал переписку с соответствующими органами!

Хозяин произнес эти слова с таким наслаждением и с таким императорским величием, обдав всех дымом из своей трубки, и услаждая себя произведенным эффектом, он продолжал:

– Государство должно быть построено, как уПлатона, и соответствовать трем началам или частям человеческой души – разумному, яростному и вожделенному.

Три аналогичных сходных начала должны быть в государстве: совещательное, защитное и деловое.

Хорошенькая женщина, копошившаяся в нише, вдруг сказала:

– Филарет! Куриные потроха готовы.

– Ксантипа, блюда для поддержания духовно-пищеварительных процессов подашь после закрытия семинара.

(Цветаст был хозяин в словах.)

– Почему ты так называешь Милу?- спросило опять неподвижно-застывшее существо в переливающейся кофте.

– Это имя жены Сократа, – произнес хозяин и продолжал:

– На эту субъективно-дифференциальную мысль о создании суверенного государства я был наведен, когда обнаружил, что граница между Америкой и Мексикой нечеткая: остров на реке Рио-Гранде то появляется, то исчезает. Я уже получил из Госдепартамента кое-какие…

(Продолжение следует)