Некоторые считают, что драматургу Николаю Коляде просто повезло: он появился в нужное время, в нужном месте и с нужной темой. Вы только представьте себе: начало перестройки, самая гласность, народ, усталый от сладких сказочек брежневской эпохи, полон мазохистского рвения послушать, почитать и поглядеть правду о том, как он живет, и тут, как черт из табакерки, выскакивает на театральные просторы России Коляда, пронзительный, готовый никого не щадить, повергающий зрителей в культурный шок и в очистительные слезы… Ну как, скажите на милость, тут было устоять?
На «Мурлин Мурло» в «Современник» билетов было не достать даже спустя несколько сезонов после премьеры. Ехидные театральные критики писали, что народ ходит в театр послушать неформальную лексику и поглядеть на полуголую Елену Яковлеву. Но, на мой взгляд, шли не только за этим.
Это только на первый, непросвещенный взгляд кажется, что диалоги в пьесах Коляды – просто речи, подслушанные в подворотне. В речах его героев присутствует весь джентльменский набор речевых характеристик современного простонародья (да и интеллигенции, не в обиду будь сказано) – в пьесах Коляды есть и мат, и штампы, и цитаты из всего того информационно-рекламного шума, который окутывает плотной пеленой разум современного человека, но все это не подслушанные, а тщательно и талантливо сконструированные речи. Недаром после каждой новой пьесы Коляды реплики его героев шагали в народ и продолжали жить своей независимой жизнью – их повторяли люди, отродясь не бывавшие в театре. Надо бы процитировать их, эти реплики, чтобы хоть чуть-чуть окунуть читателей в языковую стихию пьес Коляды, да боюсь повергнуть в праведный гнев особо нравственных и деликатных читателей «Нашего Техаса». Ведь многие из них живут в Америке уже давно и живую русскую речь, полную сленга и насыщенную непристойностями, как крепкий бульон, стали уже подзабывать, хотя, чего греха таить, слыхали да и сами употребляли, бывало…. В общем, у кого с чувством юмора все в порядке – поймет. А кто уже успел перенять основы пуританского миропонимания и без моих попыток цитировать пьесы Коляды – отторгнет. Короче, реплики типа народной мудрости «Как ни ссы, все равно последняя капля в трусы», – это в пьесах раннего Коляды еще цветочки. Я подчеркиваю, – раннего, – потому что Николай Коляда – драматург очень плодотворный и к своим сорока шести годам написал аж семьдесят пьес, из которых сорок увидели сцену не только в России, но и в странах так называемого ближнего и дальнего зарубежья. Его пьесы переводили на иностранные языки, по ним заграница пыталась понять постперестроечную Россию. Понять, разумеется, не поняла, но испугалась да призадумалась.
Николай Коляда, родившийся в деревне с говорящим названием Пресногорьковка Ленинского района Кустанайской области, знает народную жизнь не понаслышке и не по рассказам Шукшина, прочитанным в школьные годы. Ему ходить в народ не пришлось, поэтому он, в отличие от большинства интеллигентов, комплексами вины перед народом не страдает, носителем нравственных начал свой народ не считает, не лебезит перед ним, и показывает его таким, каков он есть – пьяным, расхристанным, опустившимся, неумело философствующим, смешным, хитрым и бесконечно несчастным. Даже многие названия его пьес говорят сами за себя. Вслушайтесь: «Мурлин Мурло», «Шерочка с Машерочкой», «Мы едем, едем, едем в далекие края…», «Корабль дураков», «Полонез Огинского», «Персидская сирень», «Америка России подарила пароход», «Дураков по росту строят»… Все эти названия откликаются в мозгу любого образованного человека не китчем, лежащим на поверхности, а многоуровневыми коннотациями, свойственными эпохе раннего постмодернизма.
Коляда не так прост, как кажется на первый взгляд. Он удивительно чувствует эпоху, и умеет меняться вместе со временем. Он вовремя выводит на сцену новых героев и ловко меняет жанр. Поэтому современный Коляда совершенно не таков, каков был Коляда десятилетней давности. Нынче Коляда стал респектабелен и сентиментален. Его герои все те же «жители хрущобы напротив», но уже не маргиналы, пробивающие зрителя на ужас отторжения, а блаженные чудаки, вызывающие в душе любого зрителя сладость сострадания, что, согласитесь, не может этого самого зрителя в его собственных глазах не возвышать.
Самые популярные актеры России любят участвовать в антрепризах по пьесам Коляды. Надо сказать, что практика антрепризы, вообще быстро и прочно вошла в жизнь Российского театра. Антреприза позволяет экспериментировать. Собираются актеры, режиссер, художник и прочие творческие деятели. Собирает их, естественно, продюсер. Ставится спектакль. Играется на разных сценических площадках. Вывозится на гастроли. В общем, живет спектакль, пока приносит доход. Перестает приносить доход, тихо исчезает с подмостков. Спектакль, не собирающий полные залы, в антрепризе не продержится и сезона. Да и знаменитые актеры в такой спектакль играть не пойдут. В спектакли же по пьесам Коляды актеры не идут, они туда рвутся. Они твердо знают, что нынешним героям Коляды обеспечено народное сострадание с хорошим замесом на ностальгии, а потому и успех. Вся Россия поет нынче «Старые песни о главном», и чуткий драматург Коляда камертоном отзывается на отзвуки их сакральных мелодий.
В 1996 году в Москве состоялась премьера антрепризы по пьесе Николая Коляды «Персидская сирень». Камерный, простой спектакль, из тех, которые критики именуют чисто актерскими, а зрители просто обожают. Режиссер Борис Мильграм, кажется, исполнил завет Станиславского и умер в актерах. Хотя, не ерничая, скажу, что умереть в таких актерах не жалко. Всенародная любимица Лия Ахеджакова, трогательно нелепая и нежно смешная, постаревшая, но невероятно обаятельная, искрометно и виртуозно разыгрывает на сцене вариации на тему «одинокая женщина, которая все еще чего-то ждет», а менее известный, но не менее талантливый Михаил Жигалов умело и тонко дополняет и оттеняет ее игру.
Он и Она. Обоим за пятьдесят. Оба одиноки, но оба еще на что-то надеются и ждут. Смешно до слез, грустно до умиления. Можно поиграть в придирчивого сноба, усмехнуться и заявить, что все это уже где-то было. Конечно, было. Было у Арбузова, у Розова, у Вампилова, у Чехова. Но актеры играют так зажигательно искренне, что снобировать не хочется. В конце концов, и великий Шекспир заимствовал сюжетные коллизии. Смех и слезы – две главные движущие силы театра, и когда они присутствуют, зритель не придирчив. Ведь, как ни крути, зритель идет в театр за опытом эмоционального сопереживания, а не за идеей.
«Персидская сирень» держится на московской сцене уже семь лет, и все семь лет собирает полные залы. В начале сентября спектакль привезут в Хьюстон. Приходите. Поплачем и посмеемся вместе.
