ЛЕНИНСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ КЛАССОВ

Борис Замский

«Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства».

В. И. Ленин.

Откуда, не помню. (Ключевые слова подчеркнуты и выделены мною, БЗ)

Пролог

Я был прозорливым студентом. Когда на экзамене по научному коммунизму Павел Павлович Селиванов задал мне свой первый вопрос, я сразу заподозрил в нем скрытого ревизиониста. Его вопрос бесстыдно выпирал за все дозволенные рамки всех учений и всех заветов. Селиванов спросил меня:

– Товарищ Замский, сколько раз вы были на моих лекциях?

Это же была откровенная попытка подменить диалектику арифметикой. Должен, однако, признаться, что я побоялся уличить лженаучного коммуниста в его политической беспринципности. Поначалу я даже пошел у него на поводу и попытался ответить на его провокационный вопрос. Я напряг свою память и вспомнил, что за девять месяцев до этого экзамена приходил на первую половину первой лекции Селиванова, даже сидел в первом ряду и в течение сорока пяти минут изучал внешний вид лектора. Тогда мне показалось, что и Селиванов бросал редкие взоры на меня. Наивно решив, что мы с ним запомнили друг друга, и, не видя необходимости в продолжении взаимного обмена взглядами, я ушел до начала второй половины лекции. Поскольку больше я там не появлялся, получалось, что за весь год я был на его лекциях, вроде как, полраза.

– Гм…, – пробормотал я и спросил. – А можно без дробей?

– Что? – ревизионист выпучил бледные глаза на меня.

– Можно, я дам вам округленный ответ?

– Можно, – язвительно усмехнулся он, – но только округляйте в сторону понижения результата…

Это уже попахивало волюнтаризмом. Мне стало мучительно больно за бесцельно отсиженную дробную часть лекции, которая в сторону понижения результата безнадежно округлялась до ледяного нуля. Я попытался растопить этот лед внесением в разговор элемента патетики:

– Зато, я сидел в первом ряду… Был, так сказать, в авангарде ваших слушателей…

– Нет, – обрезал нечувствительный к патетике волюнтарист Селиванов. – Не были вы ни на одной из моих лекций. Знаете, почему? Потому, что ваше лицо мне незнакомо.

От такой аргументации за версту разило субъективным идеализмом – он меня там не помнил, значит, меня там не было. Я и на этот раз не решился вступить с ним в философскую дискуссию, лишь выразил озабоченность провалами в его памяти, перешел к выражению сочувствий по этому поводу, но субъективный идеалист и к сочувствиям оказался невосприимчивым.

– За мою память не волнуйтесь, – не по-научному злорадно ухмыльнулся научный коммунист. – Сегодня вы убедитесь, как она хороша. По билету я вас спрашивать не буду. У меня к вам будет один вопрос…

И он безжалостно задал мне этот роковой для меня вопрос:

– Назовите мне ленинское определение классов…

Марксизм с чудесами несовместим

Мне стало еще больнее и мучительнее. Он демонстративно забывал событие, которое произошло всего девять месяцев назад в его присутствии, а от меня требовал помнить то, что говорил Ленин, бог знает, когда, причем, там, где меня не было. Я даже на мгновение подумал, что мой экзаменатор, ко всему прочему, скрытый антисемит, но отмел эту мысль, как несуразную.

– Ленинское определение? – переспросил я.

– Да-да, ленинское определение, – подтвердил Селиванов таким тоном, что мысль о его скрытом антисемитизме уже не показалась мне такой уж несуразной.

Ленинское определение классов мне попадалось на глаза (кому из нас оно не попадалось?), но в моей голове засели лишь отдельные существительные, те самые, которые в эпиграфе к этому повествованию я выделил жирным шрифтом и подчеркнул. «Чего я теряю? – мысленно усмехнулся я. – Больше пятерки и меньше двойки он мне поставить не сможет». Я ответил:

– Классами называются группы людей, отличающиеся местами, средствами, способами и размерами.

– Какими местами? – недоуменно спросил Селиванов.

Я оглянулся по сторонам, приподнялся со стула, наклонился к его лицу, приложил ладонь ко рту и попытался приблизить свои губы к его уху. Он отшатнулся от меня:

– Что вы делаете?

– В аудитории же девочки, – прошептал я. – Не могу же я громко, сами понимаете, все места перечислять.

Наконец-то, ненавистный мне извратитель марксизма достал платок и вытер лоб:

– Ладно. Вы сказали, что они отличаются местами. Чем еще?

– Я еще и о средствах упомянул.

– О каких средствах? – спросил он, явно забыв осторожность.

Я уже знал, что он не любит, когда ему шепчут на ухо, поэтому просто приложил ладонь ко рту и прошептал:

– Вы хотите, чтобы я все средства перечислил?

– Чем еще они отличаются?

– Средства? – я зашептал еще тише. – Бывают механические, химические и…

Он не дал мне кончить:

– Не средства, а классы. Чем отличаются классы?

– А классы? Я же уже говорил. Они еще отличаются способами и размерами, – я всем своим видом демонстрировал готовность перечислить и те, и другие.

Селиванов потянулся к моей зачетке. «Неужели, не двойка?» – скоропалительно подумал я, забыв, что марксизм с чудесами несовместим. Держа мою зачетку в левой руке, Селиванов склонился над ведомостью, правой рукой вывел против моей фамилии «неуд», швырнул зачетку мне и гаркнул:

– Без ленинского определения не возвращайтесь!

Собрат по несчастью

К пересдаче экзамена я подготовился тщательно, а именно, вызубрил ленинское определение классов. Ничего другого не учил, зато в ленинском определении каждую запятую и каждую скобку запомнил. Зря я сам себя изувечил. Второй экзамен у меня принимал другой экзаменатор, очень молодой, вполне милый, только грустноватый. Я даже, помню, подумал: «Это же надо, такой молодой, а уже такой грустный и уже научный коммунист». Как я узнал позднее, этот молодой человек был обыкновенным историком и проходил как научный коммунист лишь в платежных ведомостях, да и то временно.

Молодой и грустный временный научный коммунист честно спросил меня только по билету и сразу поставил четверку. Кладя в карман зачетку, я с надеждой спросил его:

– Можно, я скажу вам ленинское определение классов?

– Нет-нет, спасибо, – поспешно ответил он. – Я его и сам помню, – он еще более погрустнел, поднял печальные глаза меня и сочувственно спросил: – Значит, Селиванов и с вами такое учинил?

От вопроса молодого экзаменатора повеяло трагизмом, а на его лице проступило виноватое выражение.

– Извините, – сказал он. – Знал бы, я бы вам пятерку поставил.

– Ничего, – успокоил я его. – Скажите лучше, что мне теперь с ним делать?

– С кем? С Селивановым? – оживился он, и его глаза сверкнули предвкушением скорой мести.

– Нет, с ленинским определением.

– А, – разочарованно вздохнул он, опять погрустнел и пожал плечами. – Кто знает? Может, вам когда и пригодится.

– А вам когда-нибудь пригодилось?

Он посмотрел на меня полными слез глазами и отрицательно качнул головой…

Один на один с ленинским определением классов

Так я и остался один на один с ленинским определением классов. Я пробовал его забыть. Бесполезно. Сидит в голове, не дает ни жить, ни творить, ни душ принимать. Если бы вы знали, как я пытался его из головы выдворить – и холодную воду на голову лил, и горячую, и головой о стенку стучал, и виски вьетнамской мазью смазывал. Курить бросал, опять начинал. Однажды напился с горя, и тогда показалось мне, что забыл – ан нет. Стоило протрезветь, опять, чувствую, в башке сидит и жить не дает. Ну, не надираться же каждый день из-за какого-то ленинского определения. Одним словом, «так плохо, не так плохо, а иначе еще хуже». Вот, что такое ленинское определение…

Помню, с девушкой познакомился. Хорошая такая, волосы длинные, губы мягкие, теплые. Я почувствовал к ней такое полное доверие, что потерял осторожность. Я ее обнял, к щечке прижался и спросил:

– Можно я тебе что-то скажу?

Она глазки закрыла, губки подставила и говорит:

– Конечно, скажи.

– Ты первая в мире, кому я это скажу.

– Я слушаю тебя… Ну, говори же, – прошептала она с томным нетерпением.

Тут я и начал ей на ушко шептать:

– Классами называются большие группы людей…

Я успел произнести лишь несколько слов, как она открыла глаза, отодвинулась от меня и как саданет мне ладошкой по щеке.

С тех пор я стал осторожнее. Постепенно свыкся с ленинским определением. Жил с ним один на один, но скрывал свой порок даже от друзей. Ну, как в таком признаешься? Все нормальные мужики с бабами живут, а я с ленинским определением. С бабой, в крайнем случае, развестись можно, а что мне с этой срамотой делать?

Свято место пусто не бывает

Прошло три года. Я уже числился в соискателях Академии Наук. Каждый соискатель перед сдачей экзамена по философии должен был написать философский реферат. Когда куратор нашей группы Скочеляс оглашал список тем рефератов, оказалось, что одной из предложенных тем была (скажу, не поверите): «Анализ ленинского определения классов»…

Сначала я и сам не поверил своим ушам, а когда убедился, что не галлюцинирую, мысленно прокрутил в памяти обитающее в ней определение, убедился, что все запятые и скобки по-прежнему на местах, и быстро, пока никто не застолбил, потребовал эту тему себе. Вся группа соискателей одновременно, словно по команде, опасливо посмотрела на меня, как на беглеца из психушки. Причину этой реакции я понял полчаса спустя, когда мы с моим другом-соискателем Мишей Левитаном вышли из марксистской аудитории на свежий воздух.

– Ты чего, Боря, спятил? – спросил меня Миша. – Чего ты сам напросился на эту тему?

Я наклонился к нему и зашептал:

– Миша, только никому ни слова, но я ленинское определение классов уже три года наизусть помню, со всеми запятыми и скобками.

– А почему раньше не признавался?

– Неловко же признаться. Все решат, что я с придурью.

– Уже и так все решили, можешь не скрывать. Как ты из этого определения собираешься реферат делать?

– Ну, Миша, ты меня удивляешь. Я же это ленинское определение могу в реферате по памяти написать. Думать не надо, корпеть не надо. Напишу по памяти, и всё тут…

– А сколько страниц в этом твоем ленинском определении?

– Каких страниц? Там не страниц, там семь-восемь строчек.

– И как ты из этих семи-восьми строчек двадцать страниц сделаешь?

– Какие двадцать страниц?

– Какие-какие. Скочеляс сказал, что надо написать в точности двадцать страниц.

– Ой, не пугай… Когда он такое сказал?

– Когда-когда. Тогда, когда ты с Головичером в морской бой играл.

О, господи! Если бы на моем месте оказались Ленин и Чернышевский, они бы дуэтом воскликнули: «Что делать? Что делать?» Элвис Пресли бы, наверное, возгласил: «Что это за рок такой?» Я же мысленно вскричал: «Ну, какая уважающая себя бомба опустится до того, чтобы одну и ту же несчастную воронку дважды в клочья разносить?» Я поднял глаза к небу:

– Помоги мне, о, Бог всемогущий! Обещаю, что больше никогда не буду играть в морской бой на марксистских семинарах!

Забегая вперед, отмечу, что Бог мне помог, а я за это и обещание свое выполнил. За все годы моего пребывания в Хьюстоне я ни разу не играл в морской бой на марксистских семинарах…

Тернисты пути исследователя

А помог мне Бог тем, что перегрузил библиотеку Академии Наук ненужной литературой. Порывшись в каталогах, я откопал ротапринтный сборник статей какого-то…, дай бог памяти…, ну скажем, калдыбардийского пединститута. Одна из статей так и называлась «Анализ ленинского определения классов». Я смотрел на эту статью, как идолопоклонник на терафима. Эту работу, наверняка, никто, кроме ее автора, никогда не читал и читать не будет. Знал бы мой калдыбардийский благодетель, что он создал продукт для единственного в мире потребителя. Я умышленно говорю «потребителя», а не «читателя», поскольку даже я, крайне заинтересованное в его научном исследовании лицо, читать его статью, естественно, не стал. Проблема дефицита страниц была решена, но, как это нередко бывает, она перешла в свою прямую противоположность – в проблему перепроизводства. В статье калдыбардийца было восемьдесят страниц. Это было краткое изложение (заметьте, краткое!) его диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук.

Сначала я возблагодарил Бога за то, что тот подбросил мне краткое изложение, а не саму диссертацию, в которой могло оказаться и сто пятьдесят страниц анализа семи строчек ленинского определения, но, поразмыслив, я понял, что это не играло бы никакой роли. Существуют научные методы, которые позволяют, не читая статей, сокращать их с любого количества страниц до любого количества страниц. Я применил известный математикам метод Монте-Карло, правда, несколько модифицированный, и поэтому названный мной «методом прямого тыканья». Объясняю суть метода…

Метод прямого тыканья

Я с закрытыми глазами открывал статью калдыбардийского соискателя на случайной странице и вслепую тыкал в страницу пальцем. После этого я, не вникая в слова, перепечатывал тот абзац, в который попадал мой палец. Затем я опять закрывал глаза, опять открывал случайную страницу, опять тыкал пальцем и опять перепечатывал тыкнутый абзац. Уловили закономерность? Я продолжал этот процесс до тех пор, пока не заполнил тыкнутыми абзацами двадцать страниц. Чтобы случайно не перепечатать один и тот же абзац дважды, я помечал уже тыкнутые абзацы карандашом. Если мой палец попадал в уже оприходованный абзац, я этот абзац пропускал и повторял процесс тыканья до тех пор, пока не попадал в девственный, то есть, в ранее не тыкнутый абзац. Последовательность абзацев роли не играла.

Не все, конечно, было гладко. Когда мой реферат был уже напечатан, я вспомнил, что в процессе тыканий и печатаний мне ни разу не попалось на глаза само ленинское определения классов. Уж его-то бы я не проморгал. Гм… Я взглянул на статью калдыбардийского автора и обнаружил, что тот цитировал хорошо мне знакомое определение в первом абзаце своей статьи, а в этот абзац я ни разу не тыкнул. Я понял, что этот абзац должен быть первым и в моем труде. Не загонять же слова самого Ленина на задворки реферата. Придется все перепечатывать, но тогда один абзац окажется лишним, выходящим на двадцать первую страницу. Какой из абзацев удалить? Я создал и применил метод обратного тыканья. Объясняю суть метода…

Метод обратного тыканья

Я опять закрыл глаза, открыл уже напечатанный мною реферат на случайной странице и тыкнул в него пальцем. Абзац, в который я попал, подлежал удалению из реферата. На моё счастье, размер этого абзаца оказался примерно таким же, как и размер необходимой вставки, цитирующей ленинское определение. Я перепечатал свой реферат, посмотрел на него с расстояния около метра, наклонил голову в одну сторону, затем в другую, удовлетворенно кивнул и мысленно похвалил себя: «Браво, маэстро!»

Научная дискуссия

Экзамен я сдавал первым. Заведующий кафедрой философии Академии наук отнесся к моему реферату с большим интересом.

– Товарищ Замский, – сказал он, – вы написали очень интересный реферат.

– Я пользовался научными методами, – ответил я и зарделся от похвалы.

– Какими методами? – спросил он, продолжая поощрительно улыбаться.

– Прямым и обратным, – ответил я и скромно потупился.

– Сразу видно, что в вас сидит ученый. Жаль, что вы физик. Из вас получился бы хороший специалист по историческому материализму.

Я хотел подарить горделивый взгляд Скочелясу, молча сидящему рядом со своим шефом, но не успел, так как завкафедрой начал дискуссию по моему реферату:

– Ваши рассуждения об интеллигенции интересны, но я не совсем с ними согласен.

– Какие рассуждения? – спросил я настороженно.

Он протянул мне мой реферат и указал пальцем на один из абзацев. Я прочел следующее:

«…интеллигенция не есть класс, а есть прослойка класса. Зададим себе вопрос, прослойкой какого класса она является? Ленинское определение классов дает точный ответ на этот вопрос. Инженерно-техническая интеллигенция, имеющая отношение к городским средствам производства, относится к прослойке рабочего класса, сельскохозяйственные специалисты относятся к прослойке трудового крестьянства, а вся иная интеллигенция – писатели, философы, артисты, и т.д. – относятся к прослойке всего народа…»

«Сука ты, калдыбардиец», – подумал я. – «Впрочем, я сам дурак. Дернул меня черт тыкнуть в этот абзац, не читая». Я посмотрел в глаза заведующему кафедрой:

– Мне показалось, что это вытекает из ленинского определения…

Он добродушно улыбнулся:

– Я знаю, вам нравится ленинское определение классов. Товарищ Скочеляс, – он указал на Скочеляса, – говорил мне, что вы хотели писать только на эту тему.

Я обменялся взглядами со Скочелясом. Скочеляс смотрел на меня, как очковая змея, но по-прежнему не говорил ни слова. Ему не хотелось, чтобы его подопечный провалил экзамен.

– Да, – ответил я, нагло глядя на очкового Скочеляса, – я с этим определением живу, я им дышу, я с ним душ принимаю.

– Это похвально, – сказал завкафедрой. – Меня смущает одно. Вы заставляете таких людей, как я и товарищ Скочеляс, болтаться между рабочим классом и крестьянством, – он снисходительно засмеялся. – Знаете, в чем ваша оплошность? Вы прекрасно пользуетесь прямым методом, но к обратному методу вы были не готовы.

«А ведь этот командир мыслителей прав, – подумал я. – Я не тот абзац на Ленина заменил». Он, тем временем, продолжал:

– Это не ваша вина. Вы же не философ. Давайте попробуем вместе. Давайте, сначала используем прямой метод.

– Давайте, – я с готовностью кивнул головой.

– Вы знаете, что при продвижении от социализма к коммунизму начнут стираться грани?

– Ага, мне рассказывали.

– Вот видите. Они будут стираться, стираться, стираться…, и что, в конце концов, произойдет?

– Всё сотрется, – ответил я, не подумав.

– Ну, не совсем всё, товарищ Замский, сотрутся только грани.

– Ага, – смущенно улыбнулся я, – я именно грани и имел в виду.

– Тогда уже не будет ни рабочего класса, ни крестьянства. А что будет?

– Никого не будет, – ответил я, опять не подумав.

– Ну, не то, чтобы никого, – он опять снисходительно улыбнулся, – будет один класс, весь народ. Верно?

– Верно, – осторожно подтвердил я.

– А что есть весь народ? Трудовые рабочие. Логично?

– Логично, – быстро согласился я, хотя, честно говоря, по сей день не могу постичь этой логики.

– Значит, нынешний рабочий класс и есть прототип будущего всего народа. Согласны?

– Да, тут не возразишь, – я развел руки в стороны.

– А интеллигенция будет? – спросил он.

На мое счастье, он так поощрительно задрал брови и закивал головой, что я сразу догадался, как ответить.

– Будет, – выдохнул я.

– В таком случае, прослойкой какого класса будет интеллигенция? Какого? Ведь будет только один класс. Прослойкой, какого класса будет интеллигенция? Прослойкой всего народа, прототипом которого является кто? Рабочий класс? Верно?

– Верно, – опять выдохнул я, выражая всеми участками своей физиономии восторг от такого смелого научного подхода.

– А теперь, товарищ Замский, давайте, применим ваш обратный метод.

– Давайте, – я расширил глаза, открыл рот и кивнул.

– Пойдемте назад, вспять от коммунизма к социализму.

– А от социализма тоже пойдем вспять? – осторожно спросил я.

– Нет-нет, не волнуйтесь. Я говорю не в прямом, а в условном смысле, чтобы проиллюстрировать обратный метод.

– А! – я облегченно вздохнул.

– Давайте сделаем интеллигенцию прослойкой того же класса, как и при коммунизме.

– Давайте, – согласился я и почувствовал себя сообщником в каком-то темном предприятии.

– Поэтому, я бы отнес всю интеллигенцию к прослойке рабочего класса. И тогда мы с товарищем Скочелясом, – он хихикнул, – не будем болтаться между двумя классами. Согласны?

Вы понимаете, какую ответственность он возложил на мои плечи? Я задумался, посмотрел на его грузную фигуру, представил себе его болтающимся между двумя классами, и мне действительно стало не по себе.

– Я, пожалуй, соглашусь, – сказал я. – Иначе, и впрямь, не наука, а болтанка какая-то.

Он радостно улыбнулся:

– Замечательно. Это было мое единственное замечание. В остальном, прекрасная, прекрасная работа. А погрешности не беда. Вы же не получили глубокого философского образования.

– Сегодня получил, – подольстился я к нему.

На этот раз зарделся он. Скочеляс сверлил меня змеиной усмешкой. Его взгляд говорил: «У меня бы ты не высклизнул, проходимец».

Наверное, вы уже и сами догадались, что на этот раз мне поставили отлично…

Исповедь автора вместо эпилога

Все эти годы меня мучила совесть. Я думал, не являюсь ли я плагиатором? Я, конечно, обогатил диссертацию калдыбардийца, применив к ней методы Монте-Карло, но, все-таки, что-то свербит в подсознании и точит, точит, точит… Поэтому сейчас, тридцать три года спустя, я и решил честно написать эту свою собственную статью о ленинском определении классов, но сама статья это только полдела. Теперь мне надо найти моего таинственного калдыбардийского благодетеля, обучить его созданным мною методам прямого и обратного тыков и позволить ему применить эти методы к моей статье. Тогда калдыбардиец получит от меня больше, чем я получил от него. Как вы думаете, смою ли я этим свою вину перед неизвестным тружеником? Помогите мне его найти. Только фамилии его я не помню, да и никакой он не калдыбардиец… Как назывался тот его пединститут, я тоже забыл…

Авторское добавление после сдачи в набор

Когда эта статья была уже набрана на компьютере, я решил прогнать ее через русский вариант проверки правописания и грамматики. Программа споткнулась на первом предложении эпиграфа. Сообщение было такое:

«Слишком сложное предложение для согласования. Скорее всего, оно не согласовано и поэтому трудно для чтения. Попробуйте разбить предложение на более простые и ясные».

Я не стал пробовать. Я же не ревизионист…