В январе заканчивается двухмесячное американское турне российского барда и драматурга Юлия Кима. После концерта в Хьюстоне с поэтом беседовал корреспондент «Голоса Америки» Даниил Левин.
Когда Вы выступаете в новой аудитории, насколько для Вас важно, что ждут от Вас слушатели?
То, что ждут от меня слушатели, настрой аудитории – для меня имеет большое значение. Я пытаюсь его чувствовать и соответственно отвечать. Это создает какое-то взаимное отношение, взаимное сближение, совершенно необходимое для правильного самочувствия на сцене. Поскольку аудиторию составляют мои сверстники, ровестники, единомышленники, в общем, шестидесятники и их дети, даже внуки, то наша ментальность – идейная, душевная – сразу задает атмосферу. Булат Шалвович (Окуджава) когда-то говорил, что ему нужен зал не более чем на 300 мест, потому что как только он выходит на сцену, зал сразу превращается в компанию. Свою компанию. Вот чем барды отличаются от рокеров, с одной стороны, и от попсы – с другой. Там чем шире аудитория, тем она желаннее для исполнителя. А здесь все другое. Правда, Высоцкий умудрялся и стадионы превращать в свою компанию. Но это особенный и редкий дар. А раз так, то я уже знаю, о чем с такой компанией можно поговорить. Нюансы бывают только на уровне филологии. Для меня особенно чуткими аудиториями были шестьдесят седьмая школа московская и ижевский гуманитарный университет.
Там реагировали на каждую запятую, и все мои филологические изыски чувствовались и ловились на лету, а это мне особенно было приятно. В большинстве случаев публика не настолько филологически продвинута, чтобы реагировать на каждую запятую. Но реакция на мысли очень важна. У меня есть песни шутливые. Есть песни шутливо-изысканные, есть песни с претензией на серьезную мысль, и вот в этом спектре обычно существует моя аудитория. Обычно я в своем маленьком дневнике ставлю отметки реакции публики. Ниже четырех, как правило, не опускается, а выше пяти бывает. Вот в Америке в этом диапазоне все мои встречи. От 4 до 5 с тремя плюсами. Недавно прошедшая встреча с жителями города Хьюстон – это типичные пять с плюсом.
Бывает так, что американская публика ждет от Вас новостей из Москвы, пусть не фактических, а хотя бы эмоциональных?
Как правило, нет, по той простой причине, что нынешний мир достаточно хорошо проинформирован. Я уже два месяца не был в Москве, но я – как и все, кто переживает за Россию, за Москву, за своих близких и друзей – пытаюсь как-то следить по телевизору и интернету во время всех своих путешествий за тем, что там происходит. Поэтому я более или менее в курсе. Но свеженьким себя считать не могу, и если я сообщу какие-нибудь новости, например, что задержали Немцова и дали 15 суток, это, конечно, ужасно, то есть не ужасно, а противно. Вроде бы он все переносит легко и даже пошучивает по этому поводу, но такое обращение с лидерами оппозиции – унизительное – вызывает у меня отвращение. В результате те, кто дает такие распоряжения, унижают сами себя.
Юлий Черсанович, раньше было ощущение, что в стране есть люди, которые определяют морально-нравственный климат. Это были такие деятели, как Окуджава, Галич, Высоцкий. Сегодня в России есть такие маяки?
Еще Вы забыли Солженицына и Сахарова. И какие-то еще были лица, более-менее известные, которые определяли вот этот морально-нравственный климат. Что касается теперешнего времени, то из наших старых авторитетов кто же остался? Ну, может быть, Фазиль Искандер. Я бы назвал его. Есть такой Смирнов – кинематографист, автор «Белорусского вокзала». И еще для меня несомненным авторитетом – и для очень многих сегодня – является Юра Шевчук. Я беру здесь в расчет его популярность. Потому что есть очень высокие и чистые натуры, глубоко интеллектуальные, такие как Вячеслав Всеволодович Иванов, которого мы все знаем как Кому Иванова. Это действительно светоч нашей культуры. Но если говорить о популярности одновременно, поскольку мы говорим о маяках, широко известных людях, то вот, пожалуй, кроме Шевчука я даже не знаю, кого назвать.
А в них необходимость есть, в этих маяках?
Безусловно. Потому что нехватка такого рода личностей в наше время очень чувствуется. Понимаете, появилась возможность выбора и предпочтений, и это мы видим по тому, с какой яростью наши власти борются за электорат, как они нуждаются в завоевании электората и делают все возможное, чтобы его получить. Значит, они зависят от него. Значит им важно, чтобы голосовали за них, а там уж правдами – неправдами, но больше неправдами, они стремятся достичь этого признания. И поэтому, конечно, наше человеческое общество очень нуждается в такого рода авторитетах.
Нуждается осознанно?
Я думаю, и осознанно тоже. Конечно, потому что этих людей очень не хватает, и это видно по тому, как возникают какие-то дутые фигуры, возникают националисты, все они лопаются, сдуваются, я не думаю, что из этой среды выйдет авторитетный вождь, лидер. Возможно, что для какой-то группы наших черносотенцев, которые были, есть и будут всегда, такой лидер может найтись. Но всего народа он не охватит.
Скажите, вы наблюдаете динамику изменения общественного климата за последние лет двадцать?
Конечно. Я чувствую, например – не знаю даже какими фактами или цифрами это подвердить, это всего лишь мои ощущения – что авторитет нашего двуглавого орла снижается. И того, и другого. Я чувствую, что их популизм раздражает людей, потому что обещания, модернизация, национальные проекты и так далее – все это очень красиво, но совершенно не ощущается в реальной жизни. Чувствуется же совсем другое: коррумпированность, безнаказанность, произвол. И какое-то такое барахтание беспомощное, когда крутятся шестиренки, ни за что не цепляясь. И вот это странное ощущение скуки, которое особенно хорошо передает Дмитрий Быков в своих беспощадных стихотворных фельетонах и в своих эссе и очерках. Ничего не происходит, какая-то идет странная стагнация.
Вы считаете, что в России сложился репрессивный режим?
Нет, я не думаю, что этот режим репрессивен в той степени, как было при Сталине или даже при Брежневе. Хотя бы потому, что все-таки этот режим всегда – уже по необходимости – озирается на мировое общественное мнение. И мировое общественное мнение ему нужно в силу очень многих причин, в том числе и благодаря возрастающей взаимозависимости от мира, потому что количество иностранных инвестиций в нашу экономику не поддается учету. Во всех отраслях, особенно в сырьевых, добывающих и прочих. Наш режим во многом зависит от западного мнения, и в этом нет ничего плохого, потому что это первый шаг к сотрудничеству, и хорошо бы это осознать как сотрудничество, а не как рабскую зависимость. Поэтому до уровня брежневских и андроповских репрессий дело не дойдет. Про сталинские – я не говорю, потому что это уже просто не возможно. При Андропове сидело, может быть, около 200 известных диссидентов, а неизвестных, может, было и за тысячу, но все-таки эти цифры, по сравнению со сталинскими, говорят скорее о вегетарианском, а не людоедском режиме.
Что, как Вам кажется, сегодня сплачивает российское общество, не дает ему развалиться? Есть такой цемент?
На сегодняшний день российским народом сделано невероятное открытие. Оказывается, существует частная собственность. Священная частная собственность. И право на эту собственность является священным правом каждого человека. Это пронизывает все слои общества, порождает инициативу, предприимчивость. Хотя одновременно право на собственность порождает жестокость и беспощадность к человеку, но это оборотная сторона чрезвычайно важной жизненной силы. Оно приобрело, повторяю, формы антигуманные, бесчеловечные и все такое, но одновременно это есть залог дальнейшего развития.
А какой-то творческий выход у этой силы есть, или он направлен только на накопление материальных ценностей?
Сразу скажу, что уровень свободы для художника сейчас как никогда высок. Это кстати говорит о том, что власть осознала нелепость и бесперспективность тотального контроля над искусством, который был при Советах. Одновременно она цинично понимает, что развитие искусства, философии, мысли, художества, живописи, театра, литературы для нее безопасно, и более того, хотя до этого она, по-моему, не очень дошла – что на этом можно набрать очки в свою пользу в глазах западной общественности. Во всяком случае, цензуры нет, и это послужило толчком к неслыханному расцвету – я не побоюсь этого слова – нашего театра, нашей литературы во всех ее проявлениях, в драматургии, в прозе и в поэзии. Я говорю «расцвет» не в том смысле, что появилось большое количество блистательных художников. Просто очень много талантов во всех видах искусства, в живописи, в музыке, и я думаю, что когда разовьется финансовая основа, то и в кино будет тоже хорошо.
Вам все еще интересно писать на злободневные темы?
Ну это, когда, как говорится, петух клюнет жареный. Когда что-нибудь такое заденет, вот тогда пишу. Но я этим специально не занимаюсь, как, например, Тимур Шаов. Шаов разрабатывает линию социального фельетона. Это его тема, его жанр. Он в этом работает упорно, и, по-моему, он – единственный. Остальные, вроде меня, иногда тряхнут стариной и что-нибудь такое сочинят, но сейчас всю эту территорию заняли Дима Быков и Игорь Иртеньев.
Нет ли у Вас ощущения, что в авторской песне, в других художественных жанрах – скука и апатия такие же, как в общественной жизни?
Нет, совсем нет. Если взять авторскую песню, все песни Гриши Донского – это сплошной нерв. Там и отчаяние, и горечь, и насмешка, и сарказм – все, что угодно. Про Щербакова я уж не говорю. Есть еще Оля Чикина – из новейших очень талантливых имен. Это живой – как и должно быть у поэта – отклик на все, что нас окружает. Ну и потом, я не уверен, что нужно ждать немедленной реакции со стороны художников на яркие общественные события. Я думаю, что общественная реакция в нашей публицистике – сплошь и рядом, все эти темы обсуждаются, то есть когда публицистика берет на себя этот анализ и болевой отклик, то художник может и не поспеть. Кроме того, художественное осмысление – это особенный процесс.
Ваше представление о том, что такое гражданская позиция, за эти годы не поменялось?
Вы знаете, понятие гражданской позиции, по-моему, одно и то же во все времена. Если человек чувствует гражданскую ответственность за то, что происходит, то он находит какие-то формы выразить ее, либо он побежит на митинг, на баррикады, либо напишет какое-нибудь гневное эссе, памфлет. Для этого всегда есть поводы. Kогда-то, лет 15 назад, я сообразил, что если представить себе поприще для молодого человека, для приложения его общественной энергии, и задуматься, где в этом есть особенная необходимость, то я считаю – в журналистике и педагогике. Здесь очень важна гражданская самоотдача.
Быть всегда в оппозиции действующему режиму – это непременная обязанность гражданина?
Просто естественная необходимость всякого общества к этому стремиться, потому что только при наличии двустороннего взаимодействия, за и против, общество и может развиваться. Если нет, то не избежать стагнации, сталинизма и краха, в конце концов.
