«ЛЮЧИЯ ДИ ЛАММЕРМУР» ДОНИЦЕТТИ В HGO
Оперу Доницетти «Лючия ди Ламмермур» нередко сравнивали с произведениями его ближайшего предшественника Беллини. Замечая творческую близость этих композиторов, один знакомый сказал как-то Доницетти: «Жаль, умер Беллини! «Лючия» очень бы подошла его характеру – одна лишь страсть и печаль». На это Доницетти ответил: «Я со своим скромным талантом тоже постараюсь не ударить лицом в грязь». Спустя несколько дней после премьеры, прошедшей с неимоверным успехом, Доницетти снова встретил этого человека и, остановив его, сказал: «Надеюсь, вы остались довольны моей оперой? Повредил ли я репутации моего друга Беллини? Я призывал его прекрасную душу, и она вдохновила меня на создание «Лючии»!»
Анекдот из жизни Доницетти
«Лючия ди Ламмермур» стала для Гаэтано Доницетти особенной оперой. Это была первая за историю его творчества «опера-хит». На премьере в неаполитанском театре Сан-Карло в 1835 году публика буквально неистовствовала и рыдала, перекрывая оркестр. А у самого композитора после спектакля случился нервный срыв, зато мировая музыкальная культура ликовала и праздновала рождение нового шедевра.
Плодовитый Доницетти всю свою композиторскую жизнь «штамповал» по две, а то и три оперы в год. Но «Лючия» признана его лучшим творением и одной из лучших опер бельканто. Несколько композиторов, вдохновлённых романом Вальтера Скотта «Ламмермурская невеста», и ранее обращались к этому сюжету. Но лишь Доницетти удалось создать оперу, которая до сих пор успешно ставится на многих сценах мира.
Роман Вальтера Скотта при переделке в оперную мелодраму пострадал довольно сильно. Доницетти и его либреттист Сальваторе Каммарано отбросили некоторые сюжетные линии, сняли важные для понимания событий мотивы и сосредоточили все внимание на любовной драме. В результате от первоисточника остались «рожки да ножки», и получилось канонические оперное либретто: «Они любили друг-друга, но её силой выдали замуж за другого. Она сошла с ума, в первую брачную ночь заколола новоиспечённого супруга и вскоре умерла. Любимый же, узнав о её смерти, тоже умер. В общем, все умерли». Но всё-таки драматизм и проникновенный лиризм выделяют «Лючию» среди итальянских опер того времени.
Есть свидетельства, что опера безраздельно владела умами XIX века. Упоминание о ней встречается в романах классиков – Тургенева, Толстого, Достоевского, Флобера. Что же касается современности, то и тут не обошлось без аллюзий – в одном из эпизодов фильма Люка Бессона «Пятый элемент» инопланетная оперная дива поёт арию Лючии «Il dolce suono» из сцены безумия и, кстати, умирает после неё, также как героиня Доницетти.
Кстати, о главной героине – в XIX веке, как ни странно, главным действующим лицом был тенор, поющий Эдгара и красиво и пространно изображающий самоубийство в финале оперы. В ХХ же столетии «Лючия» стала оперой главной героини. За последние пятьдесят лет на самых различных оперных сценах чуть ли не все основные сопрановые звёзды дефилируют в белоснежных платьях, забрызганых кровью, и делают это, надо сказать, с удовольствием. Роль молодой психопатки колоратурные сопрано почитают как любимейшую. Одна из лучших «Лючий» современности, Натали Дессей, с упоением рассказывала о том, как она переживает даже ту сцену, которой нет в опере – сцену убийства Лючией нелюбимого мужа и входит в транс в сцене помешательства. Думаю, к ней присоединятся и многие другие певицы.
«Лючия» – типичный образец виртуозной оперы бельканто, в которой главный аттракцион – не кровавость и драматичность событий, а неземная красота вокала. Следуя этим принципам, композитор принёс драму в жертву блестящим пассажам и каденциям. Так, например, ария безумной Лючии – самый популярный номер оперы – представляет собой виртуознейший колоратурный номер, в котором голос певицы состязается с флейтой, номер – не передающий драматизм ситуации. Но не только это, в опере полным-полно несуразностей. Дуэт – вызов на дуэль Энрико и Эдгардо – добротный, бодренький и маршеобразный (это вам не онегинский дуэт «Враги», от которого щемит сердце). Гости на свадебном торжестве отвечают на весть преподобного Раймонда об убийстве жениха и о помешательстве Лючии стройным мажорным аккордом. А в сцене самоубийства несчастного Эдгардо герой успевает перед смертью пространно поведать о своих надеждах на встречу с Лючией в лучшем из миров, даже уже с кинжалом в боку. И даже несмотря на этом, «Лючия ди Ламмермур» – история шотландских «Монтекки и Капулетти» страстно любима – и зрителями, и певцами. Тут тебе и коварство, и любовь, и ревность, и сумасшествие, и резня в первую брачную ночь, и дуэль, ну и, конечно, божественная музыка.
Коль скоро «Лючия» – в первую очередь опера для примадонны, то любой оперный театр просто обязан пригласить на главную роль лучшую из лучших. Появление на сцене хьюстонской Гранд-оперы Альбины Шагимуратовой в роли Ламмермурской девы все ждали с нетерпением. И не случайно. Публика, пленённая красотой и выразительностью её голоса, рукоплескала после каждого сольного номера певицы. Альбина была не только душой всего спектакля, но и единственным живым персонажем на сцене. Её Лючия была с самого начала юной особой не от мира сего, которой то и дело наяву являются призраки. Шагимуратова играла и пела так, что остальные персонажи казались плоскими, «картонными». Даже тенор Димитри Питтас, певший героя-любовника, был каким-то потерянным. В то время как Лючия страстно обнимала его, глядя в глаза, Эдгардо с надеждой косился на монитор – на дирижёрскую палочку. У певца сильный голос, но несколько носовой призвук портит тембр. Питтас по-настоящему раскрылся только в финальной сцене самоубийства. Баритон Скотт Хендрикс, в прошлом сезоне очень неплохо певший Риголетто, в роли Энрико- коварного брата Лючии был слишком брутален и резок, без полутонов – как в движениях, так и в пении. Бас Орен Градус в роли священника Раймондо играл не доброго, человечного падре, а скорее холодного, отстранённого церковника. Наверное, единственным персонажем, близким к Лючии была Алиса -меццо-сопрано Рэйчел Виллис-Сопенсен, которая исполнила свою небольшую партию очень тепло и человечно. Достойно выступил и молодой тенор Нэтэни Пик – исполнитель роли Артуро – убиенного супруга Лючии. Кульминация второго акта – знаменитый секстет прозвучал великолепно.
Хьюстонская Гранд-опера пригласила для спектакля именитых постановщиков – режиссёра, получившего признание в Британии и на Бродвее, лауреата престижной премии Tony, Джона Дойла и художника по декорациям и костюмам – Лиз Эшкрофт. Это тот самый Дойл, который ставил «Лючию» в 2009 для Мариинского театра с Анной Нетребко в главной роли. Тогда критики осторожно высказались о постановке – дескать, минимализм, заторможенность, сконцентрированность на бельканто. Но давайте взглянём правде в лицо. На сцене все время одна и та же унылая, серая картина – несколько панелей, проёмы в стене. Никакого намека на стиль и функцию этого интерьера. У всех, кроме Лючии, одинаковые костюмы в серо-чёрных тонах. Такое впечатление, что декорации и костюмы по ошибке перекочевали из вердиевского «Макбета» с его тотальной мрачностью. Конечно, опера трагическая, это человеческая драма, а не «Сумерки богов», в самом-то деле. Более того, куски занавеса, спускающиеся сверху, подчас производят странное впечатление, к примеру, в сцене у фонтана, в то время, когда Лючия и её подруга Алиса приближаются к зрителям, на сцене к чему-то опускается панель в виде гильотины. В другой сцене эта панель опускается чуть ли не голову Эдгардо, переживающего разрыв с любимой, и зритель вместо того, чтобы слушать, гадает, стукнет эта штука тенора по голове или нет.
Движения хора и солистов статичны. Они выходят, послушно занимают свои места, поют и уходят. Больше всего на сцене проводит соглядатай Нортон (певец Бо Гиббсон). Прямо с самого начала оперы он подходит к авансцене и пристально смотрит в зал. «Сейчас запоёт», – думает зритель. Не тут-то было, Нортон преспокойно поворачивается и уходит вглубь сцены. Минимализм – да, статичность – да, и как следствие – смертельная тоска.
Зато в сцене помешательства режиссёр развернулся и откровенно переборщил с кровью. Ему было мало, что платье, руки и даже ноги Лючии основательно заляпаны, он ещё поместил на праздничный стол тазик с кровью, в котором героиня полощет руки, чтобы потом обмазать лицо своего вероломного брата. В общем, три трупа и три литра крови – а как же, «любовь» хорошо рифмуется с «кровь».
До встречи в опере.
