Герцман говорит, что… Валентин Герцман говорит много, но смачно. Если это была любовь, то безумная. Если это было давно, то очень. Если он уезжал из России, то навсегда. Если он полюбил Францию, то по-настоящему. Если он фотограф, то не сомневайтесь…
У Герцмана жена-француженка. Преподаёт музыку китайским юнцам по методе доктора Судзуки. Разумеется, жена Герцмана – лучший педагог Хьюстона. А как же иначе?
У Герцмана дом – один из редчайших в Хьюстоне, весь белый и невесомый изнутри, что большая редкость для консервативного Техаса, даже для местной богемы; хозяин от своего дома в полном восторге. Или кто-то ожидал чего-то другого?
Эта жовиальная восторженность делает Герцмана тем, кто он есть. Люди проживают жизнь одинаковую – родился, женился – но очень разную. Случай Герцмана – случай возрожденческий. Сейчас такими жизнями уже не живут, ныне таких судеб на Небе не раздают. Родился в 1925 в Средней Азии. Мать – первая еврейская красавица среди понимающих в красоте узбеков, отец – торговый полпред Хорезмской республики. Естественно, что учить узбеков торговле тоже должен был еврей. Родившийся у них сыночек к своей богоизбранности остался равнодушен по сей день. О кошруте первые представления появились только после пятидесяти, когда всё тот же Голос, что говорил в своё время с Моисеем, сказал и Герцману: «На выход!»
В 1974 ортопедствующий хирург из Боткинской собрался с мыслями и подался из СССР в пересыльный лагерь Красного Креста в Вену. Бывший фронтовик, получивший пулю эсесовского снайпера прямо в семнадцатилетний лоб, был нужен Израилю. Так, по крайней мере, сказал опытный моссадовец в Вене. Но Герцман не был бы Герцманом, если б поступил так, как от него требовала логика и обстоятельства. Он пошёл наперекор. Он заплакал и сказал, что не готов ехать в Израиль. Почему? Не готов, и всё. А куда готов? Куда угодно, только не на историческую родину вперёд и не на географическую назад. И Герцман поехал вбок – в Рим, потом в Брюссель. Парабола странствий закончилась в Хьюстоне, штат Техас, Соединённые Штаты Америки.
В Штатах работал по базовой специальности, полученной в московском Первом меде – «хирун». Хирун – это такое призвание профессионального хирурга, когда он ещё и доктор общего профиля, который делает всё – от горчичников до аппендицитов, абортов и приёма новорожденных. «Наш хирун» – любовно называли Герцмана кубанские казаки со станицы Удобной, куда юный доктор попал после распределения. В их лексиконе не было слова «хирург». Поэтому молоденького симпатичного докторишку так и назвали – как понимали. Бабы полюбили Герцмана: каждое утро на его пороге лежали свежие овощи, виноград и битая птица. Суровым казакам оказался люб маленький доктор – а казацкое сердце не обманешь. Оно почуяло хорошего человека, тихо и добросовестно делавшего своё дело.
В конце 1960-х Герцмана выпустили с супругой до Парижу и обратно. История диковинная, но чистая правда. Герцман вылечил лодыжку одному иностранцу, а тот возьми и пригласи его во Францию. «Не пустят», – сказал опытный беспартийный Герцман. «А ты попробуй, – сказала благородная тогдашняя супруга, урождённая шведская баронесса. – В крайнем случае, получишь ещё раз сапогом в свою еврейскую морду». Герцман попробовал – и не получил. Его, вопреки всякой логике и здравому смыслу, взяли и выпустили погулять в Париж. Но логика просто была неизвестна Герцману: вылеченный им больной оказался родственником министра иностранных дел Французской республики, который позвонил в советский МИД и как коммунист с коммунистами…
А вот что вопреки всякой логике и здравомыслию – Герцман увидел Париж, но не умер и вернулся обратно. После этого он заболел свободой, и это уже вылечить не смогли. Выпустили из соцлагеря доживать свой век на свободе.
Попала в руки Герцмана «Минолта». И пошло-поехало. Знает ли Герцман, что он снимает? Утверждает, что архитектуру, но это его субъективное мнение, ничем не подтверждённое. На самом деле он снимает чистую геометрию и аксонометрические тени. Архитектурных фотографов в мире немного, это особые люди. Когда работаешь с чистой линией и чистым светом, то тут действительно нужен хирургический глаз и хирургические руки. Это – как графика: художников на два порядка больше, чем графиков. То есть на сто живописцев приходится один график. Это редчайший дар твёрдой руки и острого глаза.
Герцман работает с тонкими сюжетами: снимает опавшую листву и собирает причудливые коряги. Какое-то влечение к Танатосу и Эросу одновременно. Что-то очень архетипическое, древнее. Сам Герцман не признаётся, что это значит. На самом деле, он и сам не знает. Но для опытного человековеда загадка проста – он снимает остовы. Ортопедические основы жизни, несущий каркас, скелет, его функцию и дисфункции. Вряд ли это новое тонкое извращение, как в новом романе бондианы «Карт-бланш» пера Джеффри Дивера у главного злодея; тот, будучи мусорщиком по профессии, коллекционирует тлен и разложение. Герцман – не злодей, и извращение у него безобидное – коллекционирование засохших сучков, наводящих на интересные мысли, смотря по степени испорченности зрителя. А игра с воображением – это одно из немногих оставшихся удовольствий, которые не ведут к ожирению, циррозу или уголовному судопроизводству.
Как бы там ни было, а работы у Герцмана музейного уровня. Они есть и в Третьяковке, и в Пушкинском, и в нашем Хьстонском музее изящных искусств. Это стоит многого, чего не скажешь о цене, по которой можно приобрести работы маэстро в Русском культурном центре Хьюстона прямо с выставки, открывшейся две недели назад. Выставка Валентина Герцмана продлится ещё какое-то время, поэтому можно прийти и выбрать что-то для себя из нескольких десятков интересных фоторабот.
