НАШ ГОСТЬ МАРИНА РАЗБЕЖКИНА

По материалам сайта Марины Разбежкиной

Вот и сентябрь подошел к концу. А это значит – приближается наш ежегодный, пятый по счету фестиваль российского документального кино. Как и прежде, наш принцип – знакомить зрителей с самыми интересными мастерами-документалистами, снимающими современную Россию. В этом году гостями фестиваля будут режиссеры из Москвы Марина Разбежкина и Валерий Балаян. К ним присоединяется молодой режиссер Даниил Левин, проживающий в Хьюстоне. Мы по очереди будем представлять вам каждого из них.

r01Итак, Марина Разбежкина. Она известна в профессиональных кругах как первоклассный документалист. Марина Разбежкина – член Гильдии неигрового кино и телевидения, Европейской академии киноискусства. Ее работы отмечались самыми престижными призами международных конкурсов. Снимать кино Марина Разбежкина начала в сорок лет. Ее интерес сфокусирован на переживаниях человека, зачастую из глубинок и низинок. Увидеть ее авторское кино можно чуть ли не на каждом фестивале документального кино. А больше практически нигде. Поэтому в обойму «знаменитостей» Разбежкина вошла, только начав снимать кино художественное, которое тоже получилось авторским. Картина Марины Разбежкино «Время жатвы» на XXVI ММКФ получила приз жюри ФИПРЕССИ и диплом жюри российской критики. Абсурдный и лирический фильм о чувашской комбайнерше Тосе и ее семье совершил триумфальное шествие по миру и собрал два десятка призов, в том числе несколько главных.

«Мой интерес к режиссуре начался с восьмого класса: тогда у меня было такое странное зимнее пальто, которого я дико стеснялась. Мама купила мне его из воспитательных соображений – семья у нас была достаточно обеспеченная, но родителям было важно, чтобы я могла чувствовать себя хорошо в любой одежде. Когда мама спросила меня, что я хочу получить на день рождения, то я подумала, что стоит попросить новое пальто. Нормальное, не «воспитательное». Но решив, что пальто должно доставаться человеку просто так, а не в качестве подарка, я неожиданно для себя попросила кинокамеру. На день рождения я получила кинокамеру, монтажный столик, магнитофон, синхронизатор – мама подошла к делу очень профессионально. Я стала обладательницей целого богатства, но еще целый год ходила в школу в «ужасе синего цвета в крапинку».

В молодости в течение пятнадцати лет я ходила в тайгу и на Русский Север абсолютно одна – это было принципиально. Мне важно было знать жизнь не через второго человека; я была девочкой из интеллигентной семьи, все вокруг в книгах, и вдруг начинает хотеться чего-то другого. А узнать другое можно только через саму себя.

В первый раз повод для экспедиции был совершенно литературный: мне было 16, я прочитала Мельникова-Печерского «В лесах» и поняла, что хочу увидеть эту жизнь, хоть она и состоялась почти век назад. В книге был Керженец, старообрядцы, скиты, и все это сравнительно недалеко от Казани, где я росла. И я ушла. У меня было особое, странное воспитание: мне не разрешали, допустим, плакать, но разрешали быть свободной. Сейчас понимаю, что мама за меня очень беспокоилась, но виду не подавала, а я из последней деревушки отправила ей телеграмму: «Больше почтовых отделений не будет, ухожу в лес». И ушла. На два месяца.

Все режиссеры, особенно документалисты, в реальности не нуждаются в большом круге общения. Они вообще не любят общаться – на самом деле это люди монастырского существования. У каждо¬го документалиста есть свой монастырь, в который он удаляется, после того как внедряется с камерой в чужую жизнь. Это очень болезненный процесс. Иногда агрессивный. Но для режиссера-документалиста это часто единственный способ что-то понять в этой жизни.

– В какой мере «Время жатвы» – ваш личный опыт?

– Когда случилась эта история, я только родилась. Когда одна бабушка рассказала мне эту историю про переходящее Красное знамя, эта история стала лично моей. И это, наверное, для меня сейчас единственный метод работы. Недавно я присвоила еще одну историю: умыкнула из больницы письма на волю одного ученого, который сидел в сумасшедшем доме с 1920 по 1940 год. Он был серьезно болен, и врачи больницы уже перестали считать его личностью, не передавали на волю его послания. Уже в наше время архив клиники хотели выкинуть, и я стащила еще и его историю болезни, и заметки врачей о больном, которые сложились в потрясающий и очень волнующий сюжет. Сейчас на этом материале я пишу сценарий для своей следующей картины.

r11– Как вам работалось с непрофессиональными актерами?

– Снимать непрофи – традиция уже достаточно почтенная. Отар Иоселиани, например, работает только с ними: считает, что ни один профи не выдержит крупного плана, сфальшивит. А мне как раз в актере нужна подлинность. Прежде чем принять в группу Люду Моторную, я отсмотрела нескольких актрис из чувашских театров. Все они были с очень хорошей подготовкой, но приходили на пробы в густом макияже. Я просила их смыть краску – и без нее они мгновенно теряли черты. Жизнь накладывает на лицо свои отпечатки, свой рельеф, а грим его прячет. У профессионального актера нейтральное лицо, он стремится спрятать свои настоящие черты: сегодня он Гитлер, а завтра Макбет… Люду я сразу предупредила, чтобы она смыла макияж перед пробой. Оказалось, она им и не пользуется. Сразу стало ясно, что это ее роль.

Я получала громадное удовольствие, работая в неигровом кино, и теперь получаю. Когда пришло время и мне захотелось высказаться в другом жанре, взялась за игровое кино. Так я живу – если мне что-то хочется делать, я это делаю. И так вышло, что я подошла к игровому кино в зрелом возрасте. До этого занималась другими делами – и очень рада, что занималась другими делами. Более того, считаю, мне повезло, что меня в конце 70-х дважды не приняли во ВГИК – я поступала на режиссерский факультет. Сначала на документальное кино, затем на игровое. Если бы поступила, то сегодня наверняка сошла бы с дистанции. Нельзя начинать жить в кино с детства – это безобразие и для кинематографа, и для самого человека. Человек должен прийти в кино созревшим, как бы рассердившимся на эту жизнь. Или полюбившим эту жизнь. Но не щенком. Поэтому считаю, что пришла вовремя как в документальное кино, так и в игровое.

Я придумала когда-то термин, который мне кажется очень важным для работы режиссёра – «зона змеи». Я долго общалась с биологами, и как-то на остров, где было сообщество биологов, приехал один человек с серпентарием. Он привёз очень много змей, потому что никто из домашних не хотел оставаться с ними, когда его не было дома. Они у него в специальных тубах существовали. Oднажды он решил провести семинар про змей. Вытащил своих питомцев на полянку, посадил любимую кобру. Кобра свернулась, лежит. Он спрашивает: «Ну, кто смелый?». Я говорю: «Ну, давай я». Начинаю к ней подходить, она лежит спокойно, я подхожу ближе – она лежит спокойно, я делаю ещё шаг – она поднимает головку и раздувает капюшон. Вот это «зона змеи». Ты находишься в абсолютной безопасности за пределами этой линии, где-то 70-80 см. За этой линией ты можешь делать всё, что угодно. Но как только ты вступишь в этот круг, она имеет полное право… Она тебя предупредила, между прочим, раздула свой капюшон. И мне показалось, что это понятие – «зона змеи» – очень важно для документалиста. Очень важно, где находится режиссёр – снаружи, за границей этой зоны змеи, или внутри. От этого меняется взгляд, от этого меняется кино. Всё кино режиссёров моего поколения – это кино, снятое за пределами зоны, это кино наблюдательное. Или наблюдательное, или, что хуже, метафорическое. Если человек рискнул, зашёл внутрь «зоны змеи», начинается самое интересное: он очень близко приближается к герою, он подносит камеру прямо к глазам, он становится частью события, что очень важно. Он не просто наблюдатель, но он ещё и участник события, которое называется «жизнь героя». Получаeтся совсем другое кино. Современное кино, на мой взгляд, это кино ближнего круга. Это кино про людей, которых вы знаете, и которые пустили вас в этот ближний круг. Про дальних людей кое-что уже снято. А про ближних – практически нет.

Mеня интересует просто человек как личность в своем частном выборе, одиноком выборе, который существует внутри социального, рядом с социальным, но все-таки пытается существовать автономно. Это моя главная тема в документальном кино.

У меня есть книга подслушанных разговоров – «Чурики-мокурики». Знаю, что подслушивать нехорошо и чужие письма читать нехорошо. Но последнее время только этим и занимаюсь. Потому что самое увлекательное чтение сегодня, на мой взгляд, не толстые романы или повести, а Живой Журнал. И чтение записок мальчика Эфрона гораздо больше рассказывает мне о его матери, Марине Цветаевой, чем она сама. Не потому, что скрыть хотела, а потому, что «этого» она о себе не знала. Найденная во время съемок пачка писем с фронта объяснила мне про войну гораздо больше, чем все книги о ней же. Наше сегодняшнее время – время записок, обрывков, наблюдений. Не только у меня пользуются успехом дневники, архивные записи и чужие письма».

r21Фильм «На улице прекрасная погода» – это рассказ-исповедь одного из самых удивительных писателей современной России – Людмилы Петрушевской. Петрушевская рано начала сочинять стихи, писать сценарии для студенческих вечеров, всерьёз не задумываясь о писательской деятельности.

Первым опубликованным произведением автора был рассказ «Через поля», появившийся в 1972 году в журнале «Аврора». С этого времени проза Петрушевской не печаталась более десятка лет. Первые же пьесы были замечены самодеятельными театрами. Профессиональные театры начали ставить пьесы Петрушевской в 1980-е: одноактная пьеса «Любовь» в Театре на Таганке, «Квартира Коломбины» в «Современнике», «Московский хор» во МХАТе. Долгое время писательнице приходилось работать «в стол» – редакции не могли публиковать рассказы и пьесы о «теневых сторонах жизни». Проза Петрушевской продолжает ее драматургию в тематическом плане и в использовании художественных приемов. Ее произведения представляют собой своеобразную энциклопедию женской жизни от юности до старости.

Мы надеемся, что в Техасе Марине Разбежкиной понравится. Тем более режиссер говорит, что она – «человек контекста» и сразу же становится частью любого малознакомого пейзажа, не испытывая никаких проблем с вхождением в чужую среду. «Меня принимают за свою в татарской деревне, в Китае и на бедных улицах черного Бруклина. Как-то в деревне один небольшой мальчик сказал своей сестре: «Маринка прямо наша, деревенская. Носатая только больно, а так – наша». При этом я ничего не делаю, чтобы стать своей».

Она пробудет здесь несколько дней и побывает на презентации своего фильма в университете Хьюстона UoH, в университете Далласа SMU и на показе в Русском культурном центре «Наш Техас». После каждого кинопоказа будет встреча кинорежиссера со зрителями.

Информация о 5-ом фестивале документального кино в Техасе «Образы России» на нашем сайте: http://www.ourtx.org/russian_film.html