«КРОВЬ – НЕ ВОДИЦА»

Джулия Нильссон

«КРОВЬ – НЕ ВОДИЦА» ИЛИ «ГЕНЫ ПАЛЬЦЕМ НЕ СОТРЁШЬ»

Один мой очень большой друг (2м 15см доброты и интеллигентности), шведский доктор с эфиопскими корнями, выпускник московского Первого Медицинского (кого только не встретишь на жизненном пути!), однажды подкинул мне «халтурку» – освещать для теленовостей конгресс шведских врачей. Радовало то, что у шведов хватило фантазии провести его на райском острове Бали.

На заключительном ужине, который явился, пожалуй, самым интересным моментом конференции, произошло забавное событие.

Рядом со мной за праздничным столом сидел шведский доктор польского происхождения (замечу по ходу дела, что Швеция занимает третье место в Европе, после Лондона и Амстердама, по «количеству национальных кровей» у её граждан). Когда-то, лет 40 тому назад, его польская пани-мама стала фру Свенссон и привезла его, трехлетнего малыша, в Швецию. Единственное, что роднит его сегодня со страной предков – прозвище «Пан Докторчик».

За обедом мой собеседник долго сетовал на то, что совершенно не знает родного языка, из-за вечной нехватки времени не имеет возможности его изучать и вынужден читать любимого Адама Мицкевича на шведском или в английских переводах.

gПринесли десерт, замечательный кислый пудинг из чёрного риса, политого патокой. Я разговорилась с принимающей стороной о качестве местного риса. Индонезийцы увлеченно обсудили с нами его четыре сорта и, между делом, заметили: «Кстати, то, что вы сейчас едите – вовсе не рис. Это пудинг. Из чёрных муравьев».

Милейший пан доктор, вскормленный на шведской селедке и фрикадельках Карлсона, услышав этот приговор, поперхнулся и громко, темпераментно, совершенно не по-шведски закричал: «Матка боска, муравки!»

А ведь ещё Штирлиц предупреждал, что радистка Кэт во время родов будет кричать «мама» по-рязански.

О ВЛИЯНИИ ФОЛЬКЛОРА И ВОСПИТАНИИ

Еще одна история, связанная с родной речью детства, произошла в мои российские студенческие годы. В наш университет на стажировку приехала очаровательная француженка Жюст Паскаль.

В первый же вечер нас ожидал «ужин с горожанами» и осмотр достопримечательностей вечернего города. Время пролетело незаметно, горожане были молодыми и симпатичными, и только к полуночи мы добрались до университетского общежития. Парижанка изящно постучала пальчиком в обшарпанную дверь и сильно грассируя, тоненьким голоском завела сказку, которую в детстве слышала от бабушки Катрин, сбежавшей от русской революции: «Ветер воет, дубравы шумят. Хозяюшка, откройте дверь. Это я, француженка. Пустите переночевать, добрая женщина». Какое комендантское сердце не смягчится от этих слов? Пустили.

Вторая история, случившаяся с этой же любительницей русских сказок, была такой.

По старинной русской традиции пошли мы как-то с Жюст Паскаль в баню. Мы не были девушками повышенной упитанности, но и от современных моделей весомо отличались. Обнаженные королевны парилки, розоволикие и мясистые, как шампиньоны, смотрели на нас с явно выраженной жалостью. Наконец, одна из них, пышная, с косой до пояса, идеал грёз среднестатистического россиянина, подозрительно спросила: «Девчонки, вы чё такие худые? У вас, случайно, не туберкулез?» «Нет, – радостно ответила француженка. – Мы здоровы, как коровы! Просто когда пир-горой, мы пироги мало едим, мёд-пиво не пьем». На нас посмотрели с искренней жалостью и стали наперебой предлагать «граммулечку для аппетита».

P.S. «Из России с любовью» чаровница Жюст Паскаль увезла «российский сувенир» – студента по фамилии Целуйкин. Теперь, наверное, рассказывает Целуйкиным детям на ночь такую сказку: «Когда-то я жила-была в России. В том тридевятом царстве, тридесятом государстве повстречался мне добрый молодец. Закатили мы в общежитии свадебный пир на весь мир – по усам текло, да в рот попадало (ещё как попадало!). Стали мы с ним жить-поживать, да добра наживать – но это уже на французской стороне, на другой планете…»