2 октября в гостях у Русского культурного центра побывал писатель Александр Генис. Многие следят за его творчеством, ценят и любят этого писателя, поэтому зал Русского центра был переполнен. Пришедшие задавали множество вопросов, беседа была увлекательной, так что два часа пролетели незаметно. А перед встречей Александр согласился дать интвервью корреспонденту Полине Прилипко. Предлагаем его вашему вниманию.
Когда-то Вы и Петр Вайль делали проект, путешествуя по Америке, и делали это в очень интересной форме, основываясь на газетных статьях . Т.е. вы делали то же самое, что сегодня делают современные блогеры. Расскажите об этом.
К сожалению, мы хотели делать такой проект, но никогда его не осуществили. Это был план – узнать Америку через ее газеты. Мы тогда очень много путешествовали по стране, в каждом городе покупали газету и были поражены тем, насколько они разные. Мы приехали из Советского Союза, где все газеты были одинаковыми, и их никто никогда не читал, кроме разделов о погоде и спорте. Эти же были все разные, и мы читали объявления. Это было очень интересно, потому что по ним можно было понять, что продают, что ценится.
Тогда мы не смогли проект осуществить, но в общем-то мы занимались этим всю жизнь, и я продолжаю заниматься этим нынче. Мы с Петей считали, что наша задача – шляться по городу, рассматривать все, что в нем происходит и делиться своими соображениями по этому поводу. И это было очень увлекательное дело, потому что открывать чужой мир можно бесконечно. Надо сказать, что для меня этот процесс так продолжается. Вот я приехал в Техас и с удивлением обнаружил, что после 40 лет жизни в Америке я ее еще не видел. Есть другая Америка. Я даже не уверен, что это Америка.
А какая ваша Америка?
Моя Америка – это, конечно, Нью-Йорк. Мне все объясняют, что это не Америка вовсе, и я в какой-то степени с ними согласен. Но если Вуди Аллена можно считать американцем, то тогда можно и меня. Моя Америка – это страна тех людей, которые не родились в Америке. 50% жителей Нью-Йорка родились за пределами страны. Это искусственный спутник земли, в этой неукорененности ни в чем заключается особая прелесть Нью-Йорка – города-космополита в самом широком смысле. Жизнь в этом городе напоминает мне шведский завтрак. Вы можете выбирать, кем вы будете сегодня.
Но моя Америка – это еще и Новая Англия, которую очень люблю. У меня есть несколько таких стратегических точек в Америке, без которых я не могу жить. Это Катскильские горы в штате Нью-Йорк и Кейп-Код, похожий на северную деревню. Там все такое неброское, новоанглийское, сдержанное, что мне очень близко. Тем интереснее выбраться в Техас и увидеть совершенно другой мир, ни на что не похожий.
Знаю, что вам понравился фильм Алексея Германа «Довлатов». Вы говорили, что это фильм не столько о Довлатове, сколько об его окружении – «о нас о всех инвалидах застоя». Но «инвалиды» – это же неизлечимая форма, та форма, в которой мы все частично остались, не так ли?
Мы-то остались точно. Потому что эта детская (юношеская) травма остается на всю жизнь. Ведь инвалиды могут даже научиться танцевать, оставаясь инвалидами, и это показано в фильме. Там рассказывается о том, как люди мечтают только об одном – заниматься творчеством, все хотят проявить себя. И это такая сильная жажда, она сильнее всего на свете, особенно в молодости, когда тебе это особенно важно. Но творчесто душили, и Герман-младший сумел удивительно тонкопередать ту атмосферу, которую он не знал. Я был знаком с его отцом, мы общались, а сын рядом играл в песочнице, и тем удивительнее, что он вырос и сделал фильм в духе его отца.
В фильме есть несколько сцен, которые мне особенно понравились. Например, Бродский и Довлатов идут по Ленинграду, а им навстречу строем идут моряки в баню. Бродский с такой завистью смотрит на них и понятно, почему. Ведь поэт мечтал служить во флоте. Он говорил, что самый красивый флаг – это андреевский флаг. Вот эта деталь как раз говорит о том, что Герман незаурядный режиссер. Короче говоря, я смотрел этот фильм со страшным испугом, потому что страшно видеть своих близких друзей на экране. Довлатов очень похож, а вот Лена – совсем не похожа. Лена была красавицей, а там женщина вполне заурядной внешности, но все вместе получилось, по-моему, хорошо.
Следующий вопрос о Викторе Пелевине. Как считаете, существует ли он на самом деле, или же это проект группы авторов, и такого человека нет. Недавно вышла его новая книга «Искусство легких касаний», о которой вы написали, что «он умело надевает газетные новости на стержни древних мифов». Как вы считаете, после «Чапаева…» что-то произошло, или все закономерно?
Я его знаю лично и уверяю, что он существует. Я считаю его роман «Чапаев и пустота» лучшим романом 90-х годов. Пелевин меняется, но не растет. И это довольно печальная история, потому что мне нравится почти все, что он пишет, в том числе последняя книжка. Он бесконечно талантливый человек, очень остроумный. Есть одна опасность – он повторяется. Пелевин использует один и тот же прием, который он нашел в «Чапаеве» и который абсолютно гениально использовал, надев чапаевский миф на буддистский. Ингода это получается очень хорошо, иногда занудно и педантично. Например, в последней книжке герой, который на самом деле является приверженцем финикийского культа, носит маску, но маску сварщика. Вот такие детальки, которые Пелевин обожает вставлять, они мне ужасно нравятся. Короче, надо быть благодарным Пелевину, за то, что он нас сопровождает вот уже 20 лет и делает всю перестроечную Россию легче воспринимаемой.
Татьяна Толстая, с которой вы дружите, как-то сказала, что большая литература вся уже написана, но просто литература возможна. Согласны вы с этим? И еще она сказала, что писателю вредно читать своих современников. В связи с этим еще один вопрос: кого из современников вы цените?
Толстая правильно сказала, читать современников надо до определенного возраста. Это даже не она сказала, а Элиот. «После 50 современников не читайте». Я понимаю, почему. Когда ты к старости набираешься опыта, тебе кажется, что они все повторяются и пишут все свои истории на своем жаргоне, но истории те же. Поэтому очень трудно найти что-то новое, особенно это дело касается романов. Однажды я разговаривал с Умберто Эко, я тогда был молодой и спросил, что он читает. Он мне ответил: «Они все рассказывают о Ромео и Джульетте, но на своем блатном жаргоне. А я уже читал». Я не читаю современников и практически не слежу за современной русской литературой. Читаю лишь тех, с кем дружу и кого ценю, а их очень мало: Пелевин, Сорокин, Толстая.
Есть такое мнение, что на расстоянии видится лучше и дальше. Неужели, чтобы написать какую-то большую вещь, писателю надо покинуть свою страну?
Абсолютно не нужно. Это не имеет ни малейшего отношения ни к чему вообще. Есть еще мнение, что писателю надо прожить плохую жизнь, чтобы писать (так считал Довлатов), но я и с этим не согласен. Это либо получается, либо не получается, вне зависимости от среды.
В иностранной среде есть другая тенденция – отношение к языку. В иноязычной среде язык становится гораздо более высокой ценностью. Когда я приезжал в Россию, меня поражало одно – все говорят по-русски. Мне казалось это противоестественным. Вот я иду по улице и слышу спереди говорят по-русски и сзади. Мне казалось странным так много русского языка, и я далеко не все понимал, особено в разговоре с таксистами. Таксисты говорят при помощи местоимений и мата, у них очень сложно с синтаксисом. И вывески я не всегда понимаю. Я не понимаю, что такое «Канадские бейглс», не все я знаю в России.
А в эмиграции мы живем с русским языком в родственных отношениях, это такой тайный брак, потому что никто о нем не знает. Ты все время чувствуешь соседство другого языка. Я удивляюсь, какой сложный русский язык, как тяжело его выучить. У меня сын родился в Америке и очень хорошо говорит по-русски. Но попробуй заставить его просклонять слово «мох», а если он и просклоняет, то попросите сделать это во множественном числе «мхи». Он начинает обижаться. Это чудовищно сложно. Короче говоря, по-настоящему я полюбил русский язык именно в Америке. Какие гигантские возможности, скажем, в суффиксах. В английском суффиксов нет. В русском языке суффиксы делают все. Например, кот – это хорошо, а котяря – лучше.
Что касается людей. Ведь в Нью-Йорке особенное русское население. Как вы к нему относитесь?
Вы знаете, я давно отошел от русскоязычной общины. Когда-то, когда мы издавали газету, все это было важным. Но сегодня это прошло. У меня есть небольшой круг друзей, с которыми я провожу время. Это творческие люди, каждый из которых занимается своим искусством, и с ними легко найти общий язык, особенно, если они не писатели. Писателям надо дружить с художниками, а художникам – с писателями. Наш с ними разговор продолжается вечно, он не связан с русским
языком. Другое дело – политика. Потому что политика очень сильно разделяет людей. У меня есть близкие друзья, которых я потерял из-за Крыма и из-за Трампа.
Не могу сказать, что я хорошо знаю русскую среду, потому что я не очень с ней общаюсь. Вот я выступаю, как сегодня, перед русским читателем, и я очень благодарен такой возможности. Мне всегда интересно, когда люди приходят, я хоть на них посмотрю. Я пишу у нас в заповеднике, поэтому главные мои свидетели – олени и зайцы. Ведь писать – это очень одинокая работа.
