Когда Владимир Спиваков прилетел в Хьюстон и узнал, что у нас в оперном театре на следующий день после его концерта будут 
давать «Тоску» с Марией Гулегиной в главной роли, он воскликнул примерно следующее: «У вас все упадут, услышав Гулегину, никого рядом просто не останется». И вот звезда оперной сцены беседует с корреспондентом газеты «Наш Техас».
– Мария, пожалуйста, несколько слов о себе. Может быть, не все наши читатели в курсе, что Вы родились в Одессе, пели в Минском оперном театре. Расскажите, пожалуйста, как после этого сложилась Ваша судьба.
– Вообще-то как в сказке. Буквально в первый же год моего поступления в Минский театр я спела прослушивание в Москве для директора «Ла Скала», и все изменилось в один день. Меня сразу же пригласили на ведущую роль в знаменитый театр. К сожалению, а скорее к счастью, Госконцерт каким-то образом потерял это приглашение. К счастью, потому что меня пригласили на ведущую роль в «Набуко», а это смертельная роль для начинающей певицы.
«Ла Скала», чтобы меня не потерять, пригласил меня на следующий год на «Бал-маскарад», где я дебютировала с Лучано Паваротти. После этого, конечно, нужно было очень много работать, потому что когда тебя в двадцать с небольшим лет приглашают в лучший театр мира и выставляют как певицу-звезду, то ты уже просто не имеешь права на какие-то шероховатости в пении. Я это вовремя поняла, так как важно не рассказывать о том, какая ты великая, как ты здорово пела в «Ла Скала», а серьёзно работать, чтобы петь еще лучше. Вот этим я как раз и занимаюсь.
– Вы упоминаете Госконцерт, когда все это было?
– Мы все тогда работали на Госконцерт, как при крепостном праве. Кстати я когда-то сказала, директору Госконцерта, что крепостное право давно отменено, и что нельзя так запросто прикарманивать деньги. Они же оставляли нам 1-2 % от нашего гонорара. Мне тогда ответили: «Поговори, поговори. Вообще никуда не поедешь».
Это был 1986 год, когда я пела в «Бал-маскараде» на сцене «Ла Скала». После этого я продолжала выступать в этом же театре. На следующий год я пела в «Двое Фоскари», в 1989 году была «Тоска», в 1990 – «Пиковая дама» и сольный концерт (Чайковский, Рахманинов), в 1992 году – «Манон Леско», потом – «Дон Карлос», в 1996 – «Набуко», в 1997 году было открытие сезона оперой «Макбет», в 1998 опять «Манон Леско», потом еще одна «Тоска» и в 2000 – «Бал-маскарад».
– Между этими выступлениями были ли выступления в Москве?
– Первые годы я выступала в Милане, возвращалась обратно и жила в России. У меня были выступления в Чехии, Югославии, Венгрии, в Сибири. Но когда в 1990 году стало совсем невмоготу и казалось, что больше вообще никуда не выпустят, я просто убежала.
В Москву же я вернулась впервые в прошлом году и спела один концерт в Большом театре.
– С какими театрами Вы работаете сейчас? Например, каково Ваше расписание на этот год? (Мария уточняет свой график с мужем).
– Сезон начался с Вены, затем выступление на Олимпийском стадионе в Корее, потом большое турне по Японии, теперь Хьюстон, потом у меня сольный концерт в Лиссабоне, в Берлине, сольный концерт в Ватикане, затем – в Майами «Норма», потом новая продукция в Барселоне «Макбет», потом «Набуко» в Метрополитен, а затем Ла Скала и Зальцбург.
– Это Ваш не первый приезд в Хьюстон?
– Да нет, я приезжаю в Хьюстон в третий раз. Первый раз я приехала сюда на «Аттила», когда у них тут «накрылась» их американская звезда. До этого я эту роль никогда не пела на сцене, только один раз в концерте, пришлось доучивать её в самолете. Потом вот так вышла, спела – и был большой успех. Здесь работал тогда шикарный дирижер Вякослав Шутей, он был тогда главным дирижером. С ним было все очень легко и здорово. Мы ездили на озеро кататься на джетски, играли в биллиард, гуляли втроем. Я никогда такого больше не делаю, потому что слишком серьезно отношусь к своей работе, но тогда был какой-то кураж. «Аттила» – очень сложная роль для сопрано. Тем более, что я еще понапихивала туда ми бимолей, которые там не написаны, а для драматического сопрано такое петь не положено.
Во второй приезд я пела «Набуко». Как раз моему сыночку было три месяца. Он у меня тут спал в гримерной, я его кормила между действиями. А сейчас ему три года и восемь месяцев. Он по-прежнему ездит с нами, но это турне было очень длинным, включая Японию, Корею, мы просто побоялись брать его с собой.
– Мария, многие считают Хьюстон провинцией. Как Вы относитесь к Хьюстонской опере?
– Я думаю, что тут не очень серьёзное отношение к делу. К примеру, я в этом году должна была петь в Хьюстоне «Норму», но спектакль отменили. Говорят, что нет денег на постановку. Я люблю эту роль, и отмена спектакля меня разочаровала. Хотя мне грех жаловаться: я сидела дома, получала свои деньги, но дело же не в деньгах. Так поступать не принято. Говоря о профессионализме театра, я считаю, что все зависит от дирижера. Вот этой постановкой дирижирует молодой итальянский дирижер Антонелло Аллеманди – и все в порядке. Когда у пульта плохой дирижер – очень плохо. Театр набрал новый оркестр, много молодых музыкантов, которые даже не слышали музыку «Тоски», и дирижер сумел их всех собрать. Ребята очень стараются и растут от репетиции к репетиции, что уже важно. Еще раз подчеркиваю, что все зависит от дирижера.
– Мария, приходилось ли Вам работать с режиссером Франческо Замбело? У нас несколько лет назад шел «Князь Игорь», и все были поражены тем «новаторством», с каким этот режиссер смешивала времена и народы.
– Нет, не приходилось. Но я, например, видела её продукцию – «Пиковую Даму» в Ковент Гардене. Понимаете, когда Лиза мастурбирует на арии «Откуда эти слезы», и входит Герман и поет: «Остановитесь, умоляю Вас», то возникают большие сомнения, надо ли это все кому-нибудь вообще. Вот так понимается наша русская культура, русская духовность.
Я пела Лизу в «Пиковой Даме» буквально в первые годы своей карьеры в «Ла Скала», в Сан-Франциско, в «Метрополитен» и в Вене. И вот в Вене мне было предложена режиссерская находка: ерзать по несчастному Герману, изображая черт-те что. Вы поймите меня правильно, я не ханжа, и могу изобразить сцену бурной страсти в любой другой роли, но когда на чистую невинную девушку Лизу вешают клеймо похотливой самки… Это был 90-й год, я только начинала, но не выдержала и довольно резко возмутилась. Делайте что угодно со своими брюнгильдами, лоренгинами, они могут быть у вас проститутками, наркоманами, всем, чем хотите, но русскую культуру я вам поганить не дам.
Неуважение к оригиналу распространяется не только на русскую оперу. Обратите внимание, как сейчас ставят итальянскую оперу. Если постановщик немец или англичанин, то будьте уверены, что там будут либо гомосексуализм, либо нацизм, либо какая-то другая гадость.
В этом году, готовясь к летнему фестивалю, я попросила, чтобы мне выслали видеокассету «Манон Леско», у меня было всего три дня перед премьерой. В постановке было намешано все на свете. Прежде всего, от оркестровой ямы до самого потолка шла лестница, по которой надо было не просто взбираться, а носиться, как белка в колесе, и при этом, естественно, петь. Но это – как раз самая малая глупость. Манон Леско была наркоманка, её ловили за наркотики, затем откупали, чтобы предложить гостям для группового секса и т.д. То есть режиссер оказался с больным воображением. Я сказала, что просто не приеду, если не сделают так, как это должно быть.
– Насколько я понимаю, муж сопровождает вас в поездках. Он Ваш менеджер?
– Знаете, муж у меня всё. Он и менеджер, и муж, и друг – он всё. Мы вместе учились в Одесской консерватории. Он тоже певец, но мы решили, что если он будет петь в одном театре, а я в другом, то какая же это семья. Гастрольная жизнь очень тяжелая, поэтому он все организовывает, Марк у меня настояший муж.
– Скажите, где теперь Ваш дом?
– Мой дом в Люксембурге. В Одессе остались только могилы. В Люксембурге, кроме маленького сына, у меня есть взрослая дочь, которая только что выпорхнула из гнезда. Сын говорит только по-русски. У него приемные бабушка и дедушка, которые его нянчат. Они немцы – выходцы из России. Я даже просила их говорить с сыном по-немецки, чтобы он учил язык, но он требует говорить с ним по-русски, чтобы он мог все понимать. Впервые он заговорил в Италии. Первое слово было «Bellо», ему все говорили: “Bellо, bellо”, он и стал повторять.
Последний спектакль у нас 9 ноября, а 10 мы улетаем домой и пробудем там целую неделю. Я уже не могу дождаться. Звоним домой, а сын говорит: «Мамочка, прилетай, я тебя только один раз поцелую».
