Руссскоязычная комьюнити, которая в Tri-State регионе составляет примерно 
миллион человек, могла бы считать себя маленьким государством: бизнесы, школы, детские сады, магазины, рестораны, средства массовой информации и т.д. Но прежде всего – люди, имена которых знают все. Одно из таких имен – маэстро Игнат Солженицын, главный дирижер Филадельфийского камерного оркестра в Kimmel Center, один из четверых сыновей писателя Александра Солженицына. Недавно зрители Далласа имели возможность услышать прекрасную программу “Бах и Мендельсон” под управлением Игната Солженицына. А в промежутке, после репетиции, маэстро согласился дать нашей газете интервью.
– Ваш отец – человек известный. Это помогало вам в жизни или мешало?
– Конечно, это и помогало, и мешало. Помогало, потому что привлекало интерес, что важно для любой творческой профессии. Но, возможно, мешало даже больше, потому что, когда такого масштаба отец, существовала некая предвзятость. Часто говорят: природа отдыхает на детях гениальных людей. Особенно, в Советском Союзе когда-то, да и в России сейчас, подобная предвзятость существует. Там слишком часто срабатывает принцип проталкивания, если ты – чей-то сын или чья-то дочь. Имя возлагало на меня очень высокие ожидания. Но, надо сказать, что с течением времени это все меньше влияет на мою жизнь в ту или в другую сторону. Я просто делаю свое дело. Тем не менее, я знаю, что сколько бы ни прошло времени, меня все равно будут спрашивать об отце, и это нормально.
– То, что вы – сын литератора и борца, избрали своим жизненным путем музыку – это желание уйти от слов, которые всегда более конкретны, в сферу искусства, которая более космополитична и универсальна?
– Нет, желания уйти от слов у меня никогда не было. То, что я избрал музыку, это, наверное, судьба. Просто мне открылось, что без музыки жизнь не имеет смысла. Но я с огромным почтением отношусь к слову, к литературе, к книгам своего отца. Сошлюсь на Шостаковича, который высказался по этому поводу так: “Я раньше думал, что одна музыкальная фраза стоит тысячи слов, что музыка выражает то, чего не может выразить слово. Но я убедился за свою жизнь, что это не так, что иногда невозможно обойтись без слова”. Он сформулировал это через призму своей жизни, и я считаю, что в его точке зрения много правды. Был такой американский музыкант Бернстайн, который в годы вьетнамской войны сказал, что нашим ответом войне будет еще более страстная музыка. И, хотя это красиво звучит, я не согласен, что это – ответ. Музыка это убежище. Иногда музыканты заносятся, говоря, что музыка выше слов. Музыка действительно выше, но она уже настолько на вершине, что, как мой отец говорил о христианстве: давайте сначала добьемся минимальной справедливости, давайте возьмем из христианства хотя бы один призыв – не делать другим того, чего ты не хочешь для себя. Музыка, может быть, самое красивое, что есть у человечества, самое тонкое, самое возвышенное. Но именно слово – ответ.
– В своей работе вы весьма часто обращаетесь к музыке русских композиторов, довольно востребованной здесь, на Западе. По какому принципу и кто подбирает репертуар Камерного оркестра?
– Репертуар я подбираю сам, и солистов приглашаю тоже я. Например, в последнем концерте мы работали вместе с Еленой Прокиной, которую называют великой русской певицей, и Сергеем Лейферкусом – очень известным в России и мире исполнителем. Мне доставляет удовольствие доносить до зрителя богатство образов и мыслей, которыми отличаются произведения российских композиторов. В репертуаре нашего камерного оркестра вообще преобладает классическая музыка – Моцарт, Бах, Гайдн, и музыка ХХ века, где в одном ряду стоят Барток, Бриттен, Шостакович, Прокофьев. Вскоре, 28-29 марта, мы исполняем скрипичный концерт Бетховена, в котором солирует замечательная корейская скрипачка Куинг-Ва Чанг.
– Вы уже седьмой год – главный дирижер Филадельфийского камерного оркестра и избрали этот город местом своего постоянного жительства. Почему именно Филадельфия? Считаете ли вы себя американцем или русским иммигрантом?
– Я считаю себя русским человеком. Конечно, я вырос в Америке, с большой любовью к Америке, с большой признательностью к Америке, с большим, как мне кажется, пониманием того, что представляет собой Америка в мире. Но я осознаю себя русским. Это продукт того, как мы росли и как нас воспитывали папа с мамой. Нас было четверо братьев, и дома мы говорили только по-русски, привыкли к русской кухне, к русским традициям. Мы росли в надежде, что наша родина, Россия, когда-нибудь освободится. В 70-80 годах никому не казалось, что этот час близок. Бесконечный брежневский застой, Черненко, Андропов… Тот застойный ужас, который был, сейчас, наконец, кончился. Я понимаю, что выход из коммунизма произошел самым медленным и шокирующим путем, и у меня часто сжимается сердце, когда в России бабушки и ветераны тоскуют по Сталину или Брежневу. Развал Советского Союза, по словам Путина, был великой трагедией. Не могу с этим согласиться. Это было необходимостью. Во мне всегда живет боль России, боль за эту страну и надежда, что она выживет. У меня нет такого чувства к Америке, может быть потому, что Америка несравнимо благополучнее. Конечно, меня очень беспокоит то, что сейчас происходит в связи с терроризмом, но в целом я уверен, что Америка делает все правильно. Думаю, что даже такие трагедии, как 11 сентября, все равно будут здесь локальными явлениями, и Америка выживет, выстоит, не перестанет быть. А Россия… Демографы говорят, что Россия вымирает, что такого кризиса никогда не наблюдалось во вневоенное время. Русских в Росии каждый год становится меньше на 1 миллион. Люди уезжают, умирают, дети не рождаются. Срок продолжительности жизни мужчин – 58 лет. Немножко помогает внутренняя миграция из Таджикистана, Грузии и других регионов. Так что, по большому счету, мне судьбы России важнее, хотя Америка для меня более привычна, здесь я вырос и провел большую часть своей жизни. В России я многого просто не знаю и не умею. Например, когда я приехал в Россию, я не мог заправить машину на газовой колонке.
В Филадельфию я попал не как русский иммигрант, я приехал сюда поступать в консерваторию, и был тогда единственным русским студентом. Сейчас в Cirtic Institute of Music, где я обучался (и который считаю одним из лучших музыкальных учебных заведений страны, а может быть и мира), в числе других, поступают талантливые ребята из России и те, которые живут теперь здесь. Я там сейчас преподаю. Мне чрезвычайно приятно, когда соотечественники приходят на мои концерты. Я всегда ощущаю духовное родство со своими зрителями.
– Когда-то писатель Михаил Анчаров написал в своем “Маленьком органисте”: Дипломат свою представляет страну. Я представляю орган. Бывает ли у вас чувство, что вы представляете – Музыку? Кем вы считаете себя в первую очередь – дирижером или исполнителем?
– И тем, и другим. Во всяком случае, до сих пор мне удавалось совмещать. Может быть, в будущем придется выбирать, что главнее. Конечно, я начинал с рояля, когда рос. Вообще, тяжело, почти невозможно сразу избрать дирижерскую профессию, но меня всегда тянуло к оркестровой музыке, и поэтому было понятно, что этим надо заниматься по-настоящему со сравнительно раннего возраста, а не в 40-50-60 лет. Вместе с тем, я считаю, что дирижеру очень важно играть самому. По большому счету, это одно и тоже, сам я произвожу звук или я воспроизвожу его через оркестр. Но, конечно, в техническом плане разница очень большая. Когда ты дирижер, ты извлекаешь музыку из оркестра. Когда исполняшь сам, то, что ты делаешь, сразу передается публике, а как дирижер ты должен повлиять на других исполнителей, чтобы они почувствовали, что ты несешь в себе, и чтобы публика почувствовала это через звучание всего оркестра. Боль, или сладость, или тоску. Я счастлив возможности и дирижировать, и играть на сцене. Очень важно не забывать технику исполнения, потому что, когда дирижер десять лет не садится к роялю или не берет в руки скрипку, он забывает о технической стороне, ему кажется, что можно сделать все, чего он захочет. Поэтому для смирения полезно время от времени исполнять самому.
Однажды Шостакович сказал, что в музыке нет генералов, в музыке все солдаты. Я считаю, это замечательное выражение. Если и есть генералы, то это композиторы, исполнители же все – солдаты. Я, конечно, представляю Музыку, но при этом – без ложного ощущения собственной важности.
