Дом понравился Долохову сразу. Покосившееся двухэтажное строение с прибитым над входом ржавым жестяным листом красивым не назвал бы никто, и агентша Марина вопрошающе поглядела на Долохова:
– Самое ценное тут – земля, а это, – она поджала красивые губки, – можно и снести.
Долохов кивнул, уже зная, что ничего он тут сносить не будет. Один бок у злополучного здания был выкрашен когда-то яркой пожарной краской и теперь почти пламенел на закатном солнце.
– Я беру, – хрипло каркнул Долохов и вытер пот со вспотевшего лба.
Это место было таким настоящим, что ли. И совершенно не могущим существовать в одной вселенной с Нелей. Как не могут на одном столе болтаться торт «Прага» и соленый огурец на рваном куске газеты.
Неля последние полгода все искала, выбирала им загородный особняк, такое у нее появилось хобби, они бесконечно по выходным мотались от одного вылизанного, правильного коттеджа к другому, и все ей было не то: там всего две ванны, тут кафель не травертин. Долохов покорно накатывал за ней по пригородам, мечтая очутиться дома и отоспаться, а Неля своими безупречно наманикюренными ручками тыкала в очередной поселок и решала глянуть еще тут.
А потом он наконец отказался ехать на очередное «еще тут», и Неля как-то по-щенячьи приподняла пухлую губку и отправилась без него. Раз, другой, третий, а потом оказалась, что в одном из этих домов она встретила мужчину своей мечты, и теперь он, Долохов, должен ее к нему отпустить немедленно, да еще, как благородный человек, стать им лучшим другом. Благородным Долохов себя не считал никогда, другом быть отказался наотрез, молча собрал шмотки, загрузил в свой джип и вырулил на кольцевую, не представляя точно, куда теперь ехать. Прежняя жизнь закончилась, наступила какая-то послежизнь, или вместо-жизнь, думал он, а внутри нарастал какой-то темный, густой комок, и казалось, что в тумане на дороге нет ни Нели, ни мужчины мечты, а только сизая морось да брызги луж.
А потом позвонила риэлторша Марина, и Долохов снял трубку, потому что не знал, что с этой послежизнью делать, собственно, и поехал в деревню Мустомяки, и увидел эту нелепицу.
Долохов глядел на чужие, на три размера больше, чем его, забытые болотные сапоги в сенях, и все яснее понимал, что это-то невесть что он и берет. В нынешней, новой, послеразводной жизни дом должен быть таким. Краем уха он слушал щебетание риэлторши о том, что печка финская и фундамент тоже, а участок вот до тех трех сосен на опушке и темного пруда, а колонки нет, но есть колодец с журавлем, и баня сгорела, но на том фундаменте можно новую поставить, а за такую цену…
– Я это беру, – еще раз кивнул Долохов.
Спал в эту ночь он в офисе, а во сне видел кривые стенки и ту, недокрашенную веранду, где часть стен синяя, часть почему-то серая, а окно надреснуто. Трещина бежала вниз, а он стоял у окна и глядел на капли темной осенней воды с той стороны стекла.
Когда подписывали документы, бывшая домовладелица все говорила ему, что за домом присматривать может какой-то Фомич за три дома от него, почти у переезда, а убирать можно нанять Ирку, она у всех убирает, ей деньги на Василька шибко нужны, а сама бы она никогда не продала бы, да вот дочке с внуками помогать…
Долохов слушал как сквозь сон и думал, что да, надо перебираться. Сгреб бумаги своей лапой – Неля все смеялась над тем, какие у него не кисти, а лопаты, – сунул в кейс да и поехал. В дом. Тот его ждал.
Он уселся на веранде и долго глядел в треснувшее стекло на капли дождя. А осенняя вода все стекала и стекала вниз по стеклу, и под разросшейся смородиной заполнялась почти бездонная лужища.
На следующий день пришел Фомич. Фигурой он напоминал разползшегося барсука, зачем-то напялившего старомодные, в тонкой черной оправе очки.
– Хомич. Валерий Андреевич Хомич. Ударение на О, – представился чистым питерским говором, – сосед ваш. Вам тоже присмотр за ним понадобится? Я тут на пенсии, круглый год, так что…
– Долохов. Николай, – рублено пробасил Долохов, – я тут пока что поживу, а там увидим.
– Ну, если чем помочь, я всегда, по-соседски, – бочком покатился к калитке барсук Фомич, – немногие тут по осени-то сидят.
Долохов промолчал. В этой новой жизни ему было не особенно важно, осень ли, зима ли – а сидеть, как Хомич, можно и тут.
С Иркой он столкулся почти в лоб, когда решился выбраться в местное сельпо.
Выяснив, что свежий хлеб привозят по вторникам и субботам, масло есть и сливочное, и вот подсолнечное, а молоко лучше у бабки Панкратовны брать, у нее и корова своя, и вкус не этот, тетрапаковский, он с пакетом подгреб к дверце джипа и увидел почти вплотную пристроившийся рядом велосипед.
– Такой уже не делают, «орленок», поди, – оглядел он антиквариат, а с развалюхи слезла невысокая, круглая, как колобок, тетка в ватнике.
– Звиняйте, – улыбнулась она, и Долохов понял, что на самом деле ей лет от силы двадцать пять, – я чуть вашу машину не заляпала. Ира.
– Это вы та самая Ира, которая убирает, – переспросил Долохов.
– Угу. И у вас могу. Я и приготовить могу, если что, и убраться. Мне ж Василька кормить.
Сговорились на завтра.
Назавтра Долохов затопил финскую печь. Сверху, на плиту, он взгромоздил ведро воды, рассчитывая вымыться: в доме душа не было, а срубить баньку – дело не одного дня.
– Неля бы тут и дня не осталась, – невесело усмехнулся Долохов, – она утром в душ, вечером в душ. Сам он пообвык, давно перелез из шотландского свитера, купленного на Инвернессе, в потертую рубаху и ватник, и освоил местные болотные сапоги. Они оказались не такими уж огромными, почти впору.
Долохов снова привычно вспомнил Нелю, понимая, что и ее породистая переносица, и по-детски пухлые губы постепенно смываются из памяти, становятся далекими, как за пеленой дождя.
Про Ирку он как-то забыл, и когда в дверь постучались, долго думал, кого ж это принесло по такому беспогодью. Ирка сняла с себя мокрую пластиковую накидку, стянула ватник, потом какую-то кофту и еще свитерок, и тоненькая девица в тренировочном костюме молча зашустрила с мокрой тряпкой по комнатам. А потом из кухни запахло невозможным в этой глуши борщем.
– Ой, батюшки, – охнула Ирка через пару часов, – что ж это я замешкалась, у меня ж Василек. Буду послезавтра. Вы уж без меня поберегитесь, погоды такие, простыть недолго, да и вода по осени темна.
Расплатившись, Долохов сквозь пелену дождя глядел, как нелепо закутанная Ирка, словно колобок, катится по дорожке, растворяясь в сизой мгле вечера.
Наутро Долохов навестил барсука. Из окон Хомича доносился шум телевизора: пенсионер явно вовсю переживал за «Зенит».
– А кто такой этот Василек, – закончив расспрашивать о здоровье, поинтересовался Долохов.
– Так пес же. Подобрала Ирка зверюгу года два тому назад, черного, громадного, а он хворый оказался. Вот и мотается с ним то в больницу, то на осмотр. Да и кормить такого – кто ж его прокормит.
Назавтра Долохов решил скататься в город. Но машина не завелась, а когда он вздумал дойти пешком до вокзала и поехать электричкой, дождь припустил так, что ни дороги, ни деревьев в пелене темной осенней воды было вовсе не разглядеть. Похоже, дом не отпускал Долохова.
Посветлело. За калиткой показалась Ирка. На ее накидке блестели капли, но почему-то казалось, что над ней дождя нет. Когда она закончила нехитрые приготовления, Долохов протянул ей на сотню больше.
– Мне это много, – поправила Ирка.
– Бери. На Василька, – буркнул он, старательно отводя глаза.
Ирка глянула на него вопросительно и почти неохотно протянула руку:
– Спасибо.
А потом заварила чай. Какой-то совсем простой, старый чай, такая заварка была когда-то в пачках со слоном, которые семилетний Долохов очень любил разглядывать в гостях у деда. И добавила туда мяты.
– Темнеет уже. Скоро зима, – попрощалась Ирка. Чай пить не стала, спешила к своему лохматому Васильку. Над ее фигуркой небо светлело, и в воздухе пахло то ли изморозью, то ли последними осенними каплями дождя. Долохов грел ладони о стакан с горячим чаем и впервые за долгое время не думал о Неле. Только о темной осенней воде.
Наутро разъяснилось. Джип завелся с полсекунды, но Долохову почему-то не хотелось уезжать. Он знал, что не может вечно прятаться тут, но казалось, что между этой жизнью и прежней растеклась бесконечная лужа темной воды.
Не выключая мотор, Долохов вылез из салона и впервые за эту неделю подошел к пруду. На темной воде покачивались ржавые листья. А сквозь них в растресканном отражении можно было рассмотреть невозможные, нездешние звезды и далекую фигурку Ирки с какой-то огромной черной псиной, и скрипучий диван барсука Фомича, и сельпо, и шоссе, и даже офис в городе. Но лучше всего отражался дом: ржавый лист над входом, облупившаяся пожарная краска, трещина на окне веранды. В этой осенней вселенной не было только Нели, а может, ее и вовсе не было никогда.
Долохов невесть сколько стоял у пруда, слушал фырчание машины, все вглядывался в растекающиеся картинки. А потом взгромоздился в кабину. Он знал, что скоро вернется. Дом это тоже знал.
На стекле блестели капли светлой осенней воды.
