– Да Бог его знает, куда подевались твои часы, – в сердцах воскликнул Иван Ильич.
Жена обиженно хлопнула дверью кухни. Ну не знал он, не знал, куда эти часы запропастились.
– Не знаю я. Не видел, – откуда ни возьмись, в комнате возник седой старикан с бритвой в руке. Всем приличный старикан, вот только пол-лица в пене для бритья.
– Позвольте… вы кто такой и что тут делаете? – растерянно спросил Иван Ильич.
– Позвольте представиться. Бог. Можно по-простому – Саваоф, – церемонно поклонился странный господин. Вы же сами звали, спрашивали: «Бог его знает…» Не знаю я! Не видел часиков ваших, не брал, не трогал. Хотите вот, хоть собой поклянусь! Совсем уже от просителей житья нет: Господи – то, Господи – это, и туда, и сюда… Побриться хотел – так и тут вы со своим – Бог его знает! Не брал я эти часики!
– Я… не хотел я, – смутился Иван Ильич.
– А не хотели – чего звали? Сами бы вы поискали вместе с супругой вашей. Небось Пелагия Антоновна под тумбочкой-то не шарила, да и вы, чай, не особенно на диване-то устали, телевизор глядючи. Могли бы и сами часы свои поискать! Нечего было дергать, – Бог возмущенно огляделся вокруг, – и вообще, прежде чем Бога звать, прибрались бы малость, как-то оно неухожено. Полы когда мыли?
– Жена третьего дня…
– А выглядят так, как будто со дня сотворения мира не чищены. И вообще… – Саваоф устало плюхнулся на диван, – устал я. Устал. Мне б в отпуск, к морю, на недельку… да что там, на денек… Пантелеймон давно советовал: перемените обстановку, отдохните. Так ведь с вами, грешниками, никакого отпуска, набегаешься за сутки так, что свет не мил, а потом народ удивляется – куда ж это Господь запропастился… Вас бы на мое место… а что – хорошая мысль, – оживился Саваоф, – подежурь тут за меня часок, а я тебе и часы сыщу, и все, что угодно…
– Так у вас же ангелов тьмы… – поразился Иван Ильич, – ну зачем вам я, неквалифицированный сотрудник.
– Ангелы… поют хорошо, а так, толку от них… Богема. Неорганизованные совершенно, то тут появятся, то там, а как что серьезно, так сразу: Бог вам в помощь. Нет уж, вызывал по пустякам, подежурь за меня часок, сделай милость, – радостно потер руки Саваоф, – такая тебе будет кара. Наказание, значит.
Сверкнула вспышка. «Молния», – подумал Иван Ильич и на секунду испуганно зажмурил глаза.
Квартиры не было. Вместо привычного цветастого дивана – белое кожаное кресло, небольшая софа в углу, огромный стол и… Иван Ильич испуганно пересчитал аппараты – штук 50, наверно, телефонов. Окно вот, большое. За окном облака.
Саваоф успокаивающе кивнул:
– Не работают аппараты-то. Это я так, для коллекции держу.
– А как же ты, Господи, с народом общаешься?
– Так ведь я и так все слышу. Вот сядешь на мое место – и сам поймешь. Ну, задача простая: слушай и действуй по ситуации: только что подумаешь – сбудется, а я вздремну… Час чтоб не беспокоил!
Саваоф в полном блаженстве развалился на софе и зажмурил глаза. Через секунду послышался мелодичный храп. Иван осторожно уселся на краешек кресла.
– Мне бы хлебушка, сынок, – заскрипел старческий голос
– Бог тебе, бабушка, подаст, – зазвенело в ответ, а в окне тут же поменялась картинка: старушка просит милостыню возле булочной, больные слезящиеся глаза.
– Ей бы хлеба, – Иван Ильич отлично представил большую французскую булку, летящую прямо бабусе в руки. Впрочем, она слабая, вдруг не словит… лучше много булок… с неба. Да и кто ее знает, о каком хлебе просила – вдруг у нее диета какая…
С неба, медленно кружась, на тротуары падали булки и пышки, сдоба и черный хлеб, печенье и пряники.
– Спаси, Господи, – запричитала бабка, вместо того чтоб ловить небесные дары, – что делается! – и, подвернув юбку, засеменила к подворотне.
– Ну, не хочешь – как хочешь, – булки тихо растаяли в воздухе.
Быть Богом оказалось довольно забавно. Окно разделилось
– Господи, куда запропастилась коза, – волновался какой-то дедок.
– Боже мой, ну почему он не звонит, – нервничала барышня.
Только Иван Ильич успел представить козу, трезвонящую по нужному номеру, как в ушах добавилось: «Господи, дождя бы», «Бог его знает, как тут ходить», «Грязнуля, прости Господи, смотреть противно» и еще с добрую сотню других требований. Иван Ильич беспомощно представлял, как дождь заливает пол на грязной кухне, как шахматный конь сам собою резво скачет по доске, как машины аккуратно укладываются в ряды, давая дорогу застрявшему в пробке авто, как…
– Помоги, Господи, – взмолился он.
Саваоф бодро вскочил с дивана.
– Опять ЧП? Да что ж такое, и пяти минут поспать не дал…
– Да тут они… люди… просят.
– Ну и послал бы к ним кого, не обязательно самому во все влезать… – Саваоф стукнул кулаком по столу.
– Ангела какого?
– Да кого угодно! Ладно, некогда мне тут с тобой разговаривать, сам видишь – дела-дела! Ну и на том спасибо – минуту поспать дал, заместитель…
Иван Ильич протер глаза и очутился на любимом диване.
– Ну что ж ты разлегся тут, а посуду кто за тебя, Пушкин мыть будет, – донеслось с кухни.
– Бог его… – вовремя поправился Иван Ильич, – Пушкин, конечно же, Пушкин Александр наш Сергеич.
–
Кто-то нервно постучал в дверь. Иван Ильич глянул в глазок. На лестничной площадке сердито морщился Александр Сергеич Пушкин.
