Миллионы наших мужчин лежат с миллионами наших женщин – в швейцарских банках.
Мои скромные сбережения будут храниться там же.
Если мне, конечно, повезет – и я выиграю в эту безумную и сказочную лотерею…
Денежные мешки под глазами
Я прочел в какой-то газетке, что скромный английский пенсионер, зайдя на блошиный рынок Портобелло, купил там небольшую фигурку – за целых пятьдесят фунтов. А потом оказалось, что ее изваял учитель Леонардо да Винчи. И пенсионер скоро получил на «Сотбисе» два миллиона фунтов… Эта история взволновала меня почище «Фауста» Гете. В России – перманентный кризис, люди избавляются от старых вещей. Куда им пойти? Конечно, на блошиный рынок. И наверняка там, среди залежей старого хлама, можно отыскать настоящее сокровище.
Примерно месяц ночами я плавал по Интернету, пытаясь собрать нужную информацию, а днем бродил по антикварным магазинам и общался с продавцами и хозяевами.
Бизнес-стратегия очевидна: купить безумно дешево, а потом продать чудовищно дорого.
Согласен, звучит не очень привлекательно, зато честно. Между прочим, многие очень известные нынче коллекционеры во время перестройки каждый день тусовались возле мусорных баков, где и знакомились.
Но что именно брать? От множества вариантов моя бедная голова просто пухла, как старый матрас: мебель, картины, фарфор, домашняя утварь, значки, фотографии, книги…
Может, начать с чего-нибудь совсем простенького – например, пионерской атрибутики? На нее прекрасный спрос: вымпел можно продать за пятьдесят долларов, флаг пионерского отряда – за семьдесят, горн или барабан – за сотню. А уж этого добра до сих пор, как сметаны в Простоквашино – просто завались. Но с другой стороны, перепродавая горны, долларовым миллионером явно не стать. Может, заняться чугунным литьем? Тут деньги совсем другие. К примеру, за редкую фигурку Ворошилова на коне и в крагах можно получить 30 тысяч долларов. А еще более редкая фигурка Троцкого вообще тянет на пятьдесят, потому что после высылки пламенного революционера все его изваяния на складе завода мгновенно уничтожили. Или вот значки 30-ых годов. Значок «Друзей радио» и «Профсоюз рабочих нарпит и общежитий» – 10 тысяч долларов, значок общества «ДОБРОЛЕТ» – 20. Ручная работа, которую выполняли мастера еще царской школы…
Я подружился с Моисеем Соломоновичем, очень опытным и продвинутым антикваром. Одно его имя-отчество вкупе с чудовищных размеров животом, упакованным в костюмчик от Pal Zileri, внушали неподдельное уважение. Так вот, он сказал мне просто: отложи сумму, которую не жалко, и покупай то, что тебе очень сильно нравится.
Мне очень нравились советские картины. Эти передовики-рабочие с абсолютно пустыми глазами и мускулистыми торсами, дородные и загорелые труженицы-колхозницы, постоянно перевыполняющие план на 100%, бесполые дети с красными галстуками на толстых шеях, уверенные, что скоро жить станет еще лучше и веселее, индустриальные пейзажи великих строек… Такой безумный мир, которого никогда не было, который существовал лишь в больном (а может, и чересчур здоровом) воображении мастеров соцреализма.
А еще мне очень нравились советские фарфоровые фигурки. Короче, я решил: на питерской блошке буду ловить исключительно советские картины и фарфоровые статуэтки.
Без палитры не разберешься
Соцреализм – это, конечно, очень мощная тема. Западные умники уже в 60-х годах стали вывозить пачками картины советских художников, брали оптом по 50-100% за штуку. К примеру, американский бизнесмен Реймонд Джонсон собрал коллекцию из 12 тысяч соцреалистических картин, которая тянет на сто миллионов долларов! А покупал за копейки, путешествуя по советской глубинке, заглядывая в клубы, дворцы культуры, управления заводов и колхозов. Так же поступали и сотни продвинутых европейских артдилеров и коллекционеров.
Теперь эти картины отлетают на аукционах за несколько десятков тысяч долларов, как горячие пирожки. Несколько примеров: далеко не самую известную работу вполне обычного художника Владимира Яковлева «Портрет мальчика» приобрели несколько лет назад на «Сотбисе» за двадцать пять тысяч. А сейчас она стоит в полтора раза дороже. Картины Алексея Пахомова за три года подорожали в семь раз. Отлично идет Владимир Гремитских, певец знатных доярок, шахтеров и прочих людей труда.
Советские экспрессионисты – Яблонская, Григорьев, Шишко – продаются примерно за 40-50 тысяч долларов. И это не предел, а только начало. Многие авторитетные специалисты считают, что стоимость работ советских художников явно занижена. Судите сами: немецкие экспрессионисты 30-50-х годов стоят сотни тысяч. А чем хуже наша Яблонская, по картинам которой советские школьники вдохновенно писали изложения и даже сочинения?
А куша хочется всегда
Фарфоровые статуэтки – тоже реальная тема. Понятно, что шанс отыскать фигурки 20-х годов меньше, чем стать президентом США. Тогда ведь фарфор производился крохотными порциями, не больше трехсот экземпляров, и тут же оптом увозился на Запад. В основном, это был знаменитый агитационный фарфор, на который западные коллекционеры буквально набросились, как голодающие Поволжья: на всех этих красногвардейцев, матросов со знаменами, партизан и партизанок, работниц, штудирующих Ленина, а также на тарелки-чашки-блюдца с надписями «Кто не с нами, тот против нас», «Земля трудящимся» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Вполне понятно, ведь над агитационным фарфором работали такие мэтры, как Петров-Водкин, Адамович, Альтман…
Конечно, цены на фарфоровые агитки сейчас очень заманчивы: от 5 до 30 тысячи долларов и растут, как бешеные, чуть ли не на 50% в год. Но мне, начинающему, найти что-нибудь подобное вряд ли получится. Да и на подделку нарваться легко: китайцы их научились делать прекрасно, бизнес просто атомный. Зато время с конца 30-х до начала 70-х просто идеально для купли-продажи. Производство фарфора стало массовым. А с другой стороны, над фигурками работают лучшие советские художники и скульпторы. Только в начале 70-х годов качество изделий резко упало. Видимо, директора заводов решили: раз искусство фарфора принадлежит народу, так этому народу и надо. И пошел девятый вал халтуры…
Вещь не в себе
И вот я на питерском блошином рынке возле метро «Удельная». Как его только не называют! Музей под открытом небом, Мекка для коллекционеров, поле чудес, машина времени… Заповедное место, где грань между антиквариатом и помойкой тонка и прозрачна, как свежий ветерок.
Я уже просто как акын: что вижу, о том пою. Резиновые пупсы, ржавые дырявые каски, виниловые пластинки, гильзы, фуражка чекиста, шлем танкиста, подсвечники, подстаканники, керосиновые лампы, швейные машинки, медные тазы, самовары, бронзовые ступки, утюги, портсигары, жестяные коробки из-под леденцов, лопаты, шляпы, елочные шары, нитки, бусы, бинокли, абажуры, рубанки, коньки, бинокли…
– Эй, дорогой товарищ, не проходи мимо! Всего за три червонца отдам!
Меня буквально хватает за рукав дедушка в красной курточке, синих трениках и с такой бородой, которой бы и Карл Маркс позавидовал.
– Что за три червонца?
Он показывает на какую-то железяку непонятного предназначения.
– А что это такое?
Дедушка разочарован.
– Понятия не имею! Но за три червонца точно отдам.
Вижу симпатичного львенка с отколотым ушком и делаю охотничью стойку. Наверняка Ленинградский фарфоровый завод. Продает упитанная дама уже далеко не бальзаковского возраста, с халой на голове.
– Сколько?
– Пятьсот, блин. (Отхлебывая пиво).
– А за двести?
Дама возмущена. Рычит:
– Да я же Берлин брала, понимаешь! А ты, блин, – за двести. В соседнем ряду такой же за полторы тысячи идет. Правда, ухо у него целое, блин. Но что тебе это ухо?…
– А вот мы с Томой Париж брали – в 1814 году… Правда, Томочка?
Смотрю: рядом остановилась парочка божьих одуванчиков, он и она. В одинаковых спортивных костюмах «Адидас» и домашних тапочках.
– Это оттуда, – объясняет мне крупногабаритная дама, сразу позабыв про львенка и его ушко и энергично приканчивая бутылку «Охоты».
Понятно: напротив питерской блошки – дом скорби, психиатрическая больница имени Скворцова-Степанова. Многие пациенты любят заглянуть на рынок, пообщаться, чего-то прикупить…
Искусство сбыть другим
Часа через два блужданий, бессмысленных и беспощадных, я понял простую вещь: искать сокровища можно только у непрофессионалов. У тех, кто разложил свои товары на клеенке или картоне, и где всего понемногу. Бабушки-одуванчики, дедушки-грибочки, продающие свое, кровное. Для них это такая тусовка, способ времяпрепровождения, подтверждение того, что они живут. Но их на питерской блошке, увы, становится все меньше. Зато за прилавками стоят пышущие здоровьем крепкие молодцы, специализирующиеся каждый на своей теме. Один – на монетах, другой – на марках, третий – на фотоаппаратах. Это профессиональные перекупщики, которые отлично ориентируются в ценах и своего (а также чужого) не упустят. Особо дорогие товары на прилавок не выкладываются, а ждут постоянных клиентов. Многие перекупщики приходят на блошку уже в пять утра, чтобы поймать бабушку-дедушку и отхватить за копейки вещь, которая может стоить несколько тысяч долларов. Подслушанный разговор: прикинь, вчера поймал утром тетку с петровским рублем, состояние отличное. Дал ей пятьсот, она была счастлива. А днем толкнул Кузьмичу за семь тонн. Неплохо, да? Почему-то я сержусь и на неведомого Кузьмича, и на этого предприимчивого товарища, хотя сам собираюсь заняться абсолютно тем же самым.
Смотрю: фарфоровая статуэтка «Пограничник с собакой» нашего ЛФЗ, которая мне полюбилась еще во время интернетных блужданий. Продает седая дама – абсолютно воздушная, нездешняя – причем всего за сто рублей. Качок напротив пять минут назад, поигрывая бицепсами, потребовал с меня тысячу…
Познакомились. Лидия Ивановна на блошку ходит уже лет десять, как на работу. Кандидат филологических наук, до пенсии преподавала французский в институте. Сын добывает нефть в Ханты-Мансийске, дочка вышла замуж за шведа, звонит только на праздники. Дома скучно, вот она и ходит сюда, продает всего и понемножку. А деньги тут же тратит, покупая у соседей такие же бесполезные, но почему-то милые сердцу предметы.
– Нет, мой дорогой, вы не думайте, я никакая не мотовка – сколько заработала за день, столько здесь и оставляю, – говорит она грудным, прокуренным басом. – Вот вы купили моего пограничника – сейчас пойду старинную турку приобрету. Правда, у меня уже две есть – ну, теперь будет третья…
Круговорот вещей в природе – вот как это называется. Бизнесом и не пахнет.
Пахнет одиночеством и «Красной Москвой», которую так любили советские дамы в 60-х годах.
Сообразим на триптих
Это был уже пятый час, проведенный в поисках прекрасного – и это было ужасно. Голова раскалывалась, ноги как гири. Три порции медовухи желаемого действия не оказали. Подхожу к очередному прилавку. Двое продавцов беседуют.
– Мишаня, ты где пропадал так долго?
– Да в жутком запое был, две недели. Только сегодня оклемался.
Смотрю на Мишаню. Выглядит действительно скверно: морда лица красная, руки трясутся. А перед ним на газетке среди разных железяк лежит потрясающий натюрморт: мандолина, яблоки, роза. Рама золотая, большая. Картина тоже большая, маслом писаная. И подпись: «Чертков. 1956». Это же то, что я искал!
– Сколько картинка стоит? – якобы равнодушно спрашиваю я.
Мишаня отхлебывает из громадной фляжки – судя по убойному аромату, явно не травяной чай.
– Пять тысяч!
– А что так дорого? – пугаюсь я.
– Да это же Чертков, любимый ученик Томского!
После трех глотков Мишаня заметно окреп и выдал мне такую историю. Томский – знаменитый академик, лауреат всех советских премий, официальный миллионер. Изваял 8-метрового Кирова в Ленинграде, Ленина в ГДР – тоже очень высокого, и еще массу маршалов, академиков и простых советских тружеников. А безумно талантливого Черткова он любил натурально как сына. Но тот очень рано умер – проклятое зелье замучало. Теперь его работы и на «Кристи», и на «Сотбисе» идут по заоблачным ценам. Мишаня бы сам туда смотался, но работы на блошке много. А картину он получил в наследство от любимой бабушки, которая была троюродной племянницей мужа последней любовницы Черткова.
Эти запутанные родственные связи меня абсолютно не интересовали. Меня охватил дикий охотничий азарт. Мне нужна была эта картина, которую я скоро продам за тысячи долларов.
– Даю тонну! – бодро сказал я.
Мишаня фыркнул и снова отхебнул из фляжки.
– Исключено категорически. Бабушка бы очень расстроилась. Возьми лучше японскую куклу за две сотни. Волосы у нее, между прочим, натуральные.
Я уходил и возвращался раз пять. Купил Мишане три банки «Балтики» и два бутерброда с полукопченой колбасой. В итоге сторговались на полутора тысячах рублей. Домой я несся как на крыльях.
Остов сокровищ
Недели две я просто любовался на свой натюрморт, а выглядел он действительно замечательно. И повторял себе, как мантру: в кризис нужно заниматься именно антиквариатом! Только этому рынку не грозит перепроизводство! Только тут можно заработать и двести, и триста, и тысячу процентов годовых! Была бы удача…
А потом решил заглянуть к Моисею Соломоновичу приценить картину.
– Художник Чертков, любимый ученик Томского, – гордо заявил я.
Моисей Соломонович мельком глянул на картину, а потом почему-то уставился на раму.
– Ты О`Генри читал? – спросил он.
Я кивнул головой.
– У него есть такой рассказ. Главный герой видит в магазине картину в раме за доллар. А рядом висит та же рама, без картины, но уже за полтора доллара.
Я потрясенно молчал.
– Дешевка, непрофессиональная мазня! – отчеканил Моисей Соломонович. – Какой-то студент -первокурсник баловался. Красная цена ей тысяча рублей. И то, если повезет. Если у тебя есть дача, повесь в чулане.
Я был абсолютно убит. Разумеется, по дороге напился, и уже не медовухи. А придя домой, автоматически залез в Интернет.
Читаю в новостях: «Британский турист, гуляя по Мельбурну, решил заглянуть на блошиный рынок и купил там чемодан за тридцать шесть долларов. А в нем он обнаружил коллекцию ранних записей «Битлз»! Конечно, он тут же обратился на «Кристи» и выручил полтора миллиона фунтов. И эта история далеко не единичная. Ведь на блошиных рынках всего мира за гроши можно купить вещи, которые стоят целое состояние»…
Я от души выругался: в доме пятиэтажном стоял мат трехэтажный. После чего улегся спать.