Марина Разбежкина известный режиссер-документалист, приезжавшая к нам в Техас на фестиваль документального кино «Образы России». К 6 июня в день рождения Пушкина ей вспомнилась такая история из своих киносъемочных будней.
…Нужен был дом с балконом и колоннами, тихий русский угол, провинциальная благодать.
Мы с художником стояли у такого и разговаривали о подробностях.
– То, что нужно, наконец, – радовалась я. – Вот только окна смотрят на дорогу, а у меня в сценарии написано «на озеро».
Документалиста во мне нельзя убить даже лопатой.
– На озеро, на озеро, – бормотал художник, – ну, если ты готова считать это озером, – он показал на небольшое болотце позади дома.
– А что же делать с балконом? Герой выходит на балкон, перед ним вода, простор, а здесь асфальт, копоть.
Я, конечно, все знала о монтаже, но хотела одним кадром: дом, балкон, герой, просторы.
– Какие проблемы, – забормотал художник, – повернем балкон в нужную сторону.
Рядом с нами все это время болталась и подслушивала небольшая деревенская девчонка.
На словах «повернем балкон» она вдруг заорала басом «мааама!»
Минут через пять появилась мама в спортивных штанах и огородной кофте, с пучком редиски в руках. Выглядела она монументально.
Мама молча показала на доску, прибитую к фасаду. «Здесь в таком-то году гостил Александр Сергеевич Пушкин. Дом охраняется государством».
«Где он только не гостил», – съязвил художник и ушел за дом, чтобы ознакомиться с его конструктивными возможностями.
– Вы же ничего не будете тут трогать? – умоляюще спросила женщина.
– Не будем, он пошутил. А вы кто?
– Я хранитель. Хотите в дом?
Внутри все было завалено строительным мусором.
– Вот его комната.
Мы подошли к приоткрытой двери.
– Не надо, не ходите сюда, – она загородила вход. – Ему не понравится.
– Кому ему?
– Пушкину.
Я посмотрела в окно. Художник вытащил рулетку и замерял дверь, выходящую на болото. Большая белая гусыня пыталась ущипнуть его за ногу, художник сражался, но рулетку не бросал.
Тихое безумие повисло в воздухе.
– Я несколько раз в день проверяю дом, – продолжала женщина. – Однажды я вышла ночью, в его комнате горел свет. Я решила, что кто-то забрался в дом и поднялась на второй этаж.
Она замолчала и посмотрела на меня.
– Я взяла нож, которым Серега, мой муж, режет свиней. Он так подрабатывает.
Я представила мою собеседницу ночью, с ножом в руке, в ночной рубахе, но не засмеялась, удержалась.
– Дверь в его комнату была приоткрыта. Я заглянула туда. Он сидел за столом и писал. Услышав скрип, Он, не оборачиваясь, крикнул «ах, оставьте меня, оставьте». Я, конечно, не пошла дальше. Он писал, а по дороге шли машины с керамзитового завода. Вот как сейчас «вжить-вжить».
Действительно, машины шли, и это «вжить-вжить» было слышно далеко.
– А как вы это объясняете, – глупо спросила я, – его появление?
– Он здесь всегда, – просто сказала она и попросила, – уйдем, мы мешаем Ему.
Мы вышли. Художник уже закончил замеры, и отдыхал на «пушкинской» скамейке под «пушкинским» фонарем.
– Я утром вернулась сюда, – продолжила хранительница. – Его не было, но у дверей лежало перо, гусиное, заточенное.
– Где же оно? – спросила я, понимая, что безумие – штука заразная.
– Я положила его в витрину в школьном музее. Приехали из города, комиссия, и стали надо мной смеяться. Я не отдала им перо, села жопой на витрину и не отдала.
Спасибо русскому языку. Её «жопа» вернула меня в реальность. По улице шли машины с керамзитового завода. Мальчишка дразнил гуся. Увидев женщину, бросился к ней.
– Сын! – гордо сказала хранительница. – Продолжение рода. Вы знаете, как я его назвала? Сашка! А муж у меня…
Я, конечно, запомнила, как звали мужа. И поняла, что эта история не про безумие, а про любовь. Про любовь, которую редко кто испытывает сегодня к хрестоматийному поэту. Выбрать себе для жизни мужа с именем Сергей, чтобы родить от него мальчика Сашу. Сложный путь, извилистый и очень русский.