В 2003 году исполняется 300 лет со дня основания одного из красивейших городов мира Санкт-Петербурга. Этой зарисовокой «Прогулка по Фонтанке» мы начинаем серию публикаций, посвященных «Северной Пальмире» России.
Недавно пошли мы с приятелем на прогулку по местам нашей юности. Не спеша прошли по Владимирскому, мимо Пяти углов, по Чернышеву переулку, не узнавая многих с детства памятных домов из-за сплошь новых реклам магазинов и ресторанов. Затем вдоль берега любимой Фонтанки к Аничкову мосту, к тому клодтовскому коню, где собираемся каждую весну уже не один десяток лет.
Здесь друг мой, как банный лист, пристал с просьбой – рассказать об этом участке Фонтанки. А меня и уговаривать долго не пришлось: история города – мой конек. Да и место это на Фонтанке до предела нашпиговано историческими фактами – от забавных баек до трагических событий.
Начать с того, что как раз у «нашего» коня, точно на этом углу Фонтанки и Невского, перешел свой главный Рубикон молодой Достоевский, выйдя из подворотни, где находилась тогда квартира Белинского. Днем раньше туда прибежал с рукописью Некрасов, крича: «Новый Гоголь явился!» «Что-то у Вас Гоголи больно скоро родятся», – ответил Белинский. Но когда прочитал «Бедных людей», стал требовать, чтобы к нему привели автора. На склоне лет Достоевский вспоминал, что вышел от Белинского, остановился на углу его дома, смотрел на белый свет, на спешащих куда-то людей и чувствовал, что внутри у него что-то надломилось, стало иным, чем прежде. Он так и написал: «это была самая восхитительная минута в моей жизни».
А на соседнем доме по Фонтанке – странная мемориальная доска: «Здесь жил Лев Николаевич Толстой», хотя жил-то здесь Иван Сергеевич Тургенев, у которого на полтора месяца останавливался Лев Николаевич. Нынешние предприниматели во всем разобрались, и теперь в полуподвале дома – кафе с названием «Turgeneff». (Впрочем, на площади имени Тургенева, в прошлом Покровской, где Иван Сергеевич, пожалуй, никогда и не бывал, расположилось кафе «Муму»).
Однако вернусь на Фонтанку. На другой стороне реки в доме декабристов Муравьевых (N№25) торчит балкон, на котором любил сидеть Карамзин. Он так и писал друзьям: «Как приедете в Питер, пожалуйте сразу к нам – на Фонтанку». А в подвале соседнего 23-го дома впервые в Петрограде прочитал свои стихи только что приехавший в столицу светлоголовый деревенский парень Сережа Есенин.
Про следующий дворец (N№21), теперь Дом Дружбы с зарубежными странами, можно рассказывать очень долго. Но я упомянул только историю длительного романа Александра Первого с супругой хозяина дворца (известного питерского рогоносца Нарышкина) знаменитой красавицей Марией Антоновной Четвертинской, которая родила императору троих детей. И после того, как любимая его дочь, 17-летняя Софья умерла накануне собственной свадьбы, император “сломался”, потерял всякий интерес к жизни и тихо умер в Таганроге при довольно странных обстоятельствах.
Показал я приятелю угол на том берегу Фонтанки, у которого Блок впервые признался в любви Любови Дмитриевне Менделеевой. Как она потом вспоминала “Морозные поцелуи, ничему не научив, сковали наши жизни”.
И балкон дома 17 показал, где разворчивалась семейная драма Белинского. Его жена после смерти сына-младенца пыталась броситься из окна, но муж успел схватить ее и запереть в прихожей. Сестра жены в это время гуляла в Михайловском саду с их двухлетней дочкой. И вот Белинский каждые несколько минут выскакивает на балкон, чтобы посмотреть, не возвращается ли свояченица. А когда, наконец, она появилась, кричит отчаянно с балкона: “Скорее, Маше молоко в голову бросилось. Нужно звать врача!”
А закончилась наша прогулка во внутреннем садике Фонтанного дома, где жила Ахматова, где “шереметевские липы, перекличка домовых”. И, укрываясь зонтиками от шквального дождя, смотрели мы устроенную там дурацкую выставку современных дизайнеров-пейзажистов. На одном дереве качался огромный оранжевый абажур. На другом – вырезанный из обычной бумаги дирижабль. Третье дерево вообще было усыпано бумажными обрывками. Возле пышного куста парили в воздухе сделанные из светлой проволоки и из старых чулок, совершенно прозрачные, современные “три грации”, естественно, без голов. А у входа в музей Ахматовой мрачно громоздился отформованный из мятых банок из под пива, бутылок “пепси”, рваных ботинок и прочей дряни, подобранной на помойках, большой, по-настоящему воняющий куб – символ “жизненной помойки”.
Вот так прошлое и настоящее, история и современность, перемешиваясь и противостоя друг другу, раскрывались перед нами во время этой прогулки по знакомым с детства местам.