ВИКТОР ШЕНДЕРОВИЧ ЖИВЬЕМ

Н.Т.

29 октября в Хьюстоне прошла встреча с Виктором Шендеровичем.

Шендерович предстал перед публикой, как и было обещано в афише, живьем. К тому же совсем неузнаваемый – без бороды.

Виктор сразу предупредил зрителей, что говорить о политической ситуации в России он не будет и отвечать на вопросы, как он относится к аресту Ходорковского – тоже. На брошенный из зала вопрос: “Почему?”, ехидно заметил: “Потому что, если я скажу, что положительно, вы же не поверите”.

Надо сказать, что Шендерович живьем – удивительно элегантное, культурное, да и просто приятное зрелище. В его устах даже неформальная лексика звучит как-то удивительно интеллигентно. Короче говоря, всем было приятно послушать умного человека с хорошим чувством юмора и уважительным отношением к публике.

В фойе продавалась новая книжка Шендеровича со скромным названием “Шендевры”. После выступления юморист массово раздавал автографы. Газете “Наш Техас” Шендерович свою книжку подарил с нежным посвящением и разрешением опубликовать из этой новой книжки все, что захочется, любой “шендевр”. Пообещал даже прислать из России чт- нибудь новенькое, оригинальное и совершенно шендевральное.

Для тех, кто не был на выступлении Шендеровича, и для тех, кто был, мы публикуем его рассказ.

Я и Сименон

Я хотел бы писать, как Сименон. Сидеть, знаете ли, в скромном особнячке на берегу Женевского озера – и писать: “После работы комиссар любил пройтись по набережной Сен-Лямур де Тужур до бульвара Крюшон де Вермишель, чтобы распить в бистро флакон аперитива с двумя консьержами”.

Благодарю вас, мадемуазель. (Это горничная принесла чашечку ароматного кофе, бесшумно поставила её возле пишущей машинки и цок-цок-цок – удалилась на стройных ногах).

О чем это я? Ах, да. “За аперитивом в шумном парижском предместье комиссару думалось легче, чем в массивном здании министерства…”

Эх, кабы я писал на чисто французском языке!

А после обеда – прогулка по смеркающимся окрестностям Женевского озера, в одиночестве, с трубкой в крепких, не знающих “Беломорканала” зубах… Да, я хотел бы писать, как Сименон. Но меня будит в шесть утра Гимн Советского Союза за стенкой, у соседей. Как я люблю его, особенно вот этот первый аккорд: “А-а-а-а-а-а-а-а!”

Я скатываюсь с кровати, обхватив руками башку, и высовываю её в форточку. Запах, о существовании которого не подозревали ни Сименон, ни его коллеги по Пен-клубу, шибает мне в нос. Наш фосфатный завод больше, чем их Женевское озеро. Если в Женевском озере утопить всех, кто работает на фосфатном заводе, Швейцарию затопит к едрене фене.

Я горжусь этим.

Я всовываю башку обратно и бегу в ванную. С унитаза на меня глядит таракан. Если бы Сименон увидел этого таракана. Если бы Сименон увидел этого таракана, он не писал бы не строчки.

Не говоря уже о том, что Сименон никогда не видел моего совмещенного санузла.

Я включаю воду – кран начинает биться в падучей и плевать ржавчиной. Из душа я выхожу бурый, как таракан, и жизнерадостный, как помоечный голубь.

Что вам сказать о моем завтраке? Если бы в юности Сименон хоть однажды позавтракал вместе со мной, про Мегрэ писал бы кто-нибудь более удачливый.

О, мои прогулки в одиночестве, темными вечерами, по предместьям родного города! О, этот голос из проходного двора: “Эй, козел скребучий, фули ты тут забыл?” Я влетаю домой, запыхавшись от счастья.

О, мой кофе, который я подаю себе сам, виляя своими же бедрами! После этого кофе невозможно писать хорошо, потому что руки дрожат, а на обоих глазах выскакивает по ячменю.

О, мои аперитивы после работы – стакан технического спирта под капусту морскую, ГОСТ 12345/1А!

А вы спрашиваете, почему я так странно пишу. Я хотел бы писать, как Сименон. Я бы даже выучил ради этого несколько слов по-французски. Я бы сдал в исполком свои пятнадцать и три десятых метра, а сам переехал бы на берег Женевского озера, и приобрел набор трубок и литературного агента, и писал бы про ихнего комиссара вдали от наших. Но мне уже поздно.

Потому что оказавшись там, каждый день в шесть утра по московскому времени я буду вскакивать от Гимна Советского Союза в ушах, плача, искать на берегах Женевского озера трубы фосфатного завода и, давясь аперитивом посреди Булонского леса, слышать далекий голос Родины:

– Эй, козел дремучий, фули ты там забыл?