«Сначала мы приезжаем, чтобы выжить. Потом — чтобы жить. А потом — чтобы уехать снова».
—
Когда Миша впервые вышел на платформу метро «Брайтон-Бич», ему показалось, что он не покидал Союз. Таблички на магазинах: «Рыбный мир», «Славянский базар», «Пельменная “Одесса”». На улице пожилые женщины с синими сумками спорили о ценах на редиску и о том, кого Брежнев назначит следующим. Слепой аккордеонист у «МетроМарта» играл «Очи чёрные», а в кафе у океана наливали чачу в чайные чашки — «чтобы полиция не поняла».
Миша только приехал из Киева. Два чемодана, поджатые губы и бабушка, которая повторяла: «Будешь в Америке, держись русских. Мы тут свои».
Он держался.
—
Первые годы были бурные. Район кипел жизнью, как суп в советской кастрюле. Люди спорили, кричали, продавали, устраивали свадьбы на балконах и похороны с гармошками. Но под кипящей пеной булькало напряжение.
Старожилы из соседних кварталов косо поглядывали: шумные, неулыбчивые, с акцентом. Налоги не платят. Паркуются как попало. Полицию зовут по каждому поводу. Начались ссоры — за парковку, за громкую музыку, за «что ты сказал моей дочери?!». Один раз кто-то кинул камень в витрину «Славянского книжного». В ответ — сожгли флаг у подъезда.
«Они приехали и подняли цены», — говорили старожилы.
«А вы — потому что спите и не работаете», — отвечали по-русски.
—
В 90-х годах район был похож на Советский Союз с палмами и велфэром. Появились «разборки»: за ларьки, за рыбу, за вывоз мусора. Грузины ругались с армянами, русские — с узбеками, одесситы — со всеми. Кто-то открыл ночной клуб «Шансон», где звучала блатная лирика, и туда начали захаживать не только выходцы с Таганки, но и люди в тёмных очках без лишних вопросов.
Квартиры дорожали. Те, кто первым приехал — начали продавать и переселяться в Стейтен-Айленд, Флориду, Лонг-Айленд. Молодёжь уезжала в Манхэттен, а позже — в Остин, Майами, даже Тель-Авив.
—
А потом — всё стало другим.
Кафе «У Лены» закрылось. На его месте — халяльная пекарня. На углу, где продавали пельмени, теперь — буррито с кошерным знаком. Русская речь осталась только у бабушек в «НетКосте» и в очереди в аптеку. Однажды Миша заметил, что даже в местной библиотеке раздел на русском теперь занимал всего полку.
Новая волна переселенцев — из Бангладеш, Узбекистана, Пакистана — заселяет район. Они молчаливы, дисциплинированы, их дети идут в колледжи. Район становится тише, спокойнее, но и чужим для старожилов.
На лавочке у океана сидит Роза Марковна — та самая, что спорила про редиску. Она жалуется:
— Все уехали. Сначала в Бруклин, потом в Америку.
— А ты где? — спрашивает Миша.
— А я всё на Брайтоне. Жду, когда опять Одессу построят.
Он смеётся, но сам знает — эта «Одесса» уже почти ушла в море. Осталась только в запахе селёдки на рынке и на старых фото, где они с друзьями стояли в шапках на фоне «МетроМарта».
—
Вывод?
Каждый район — как эмигрант. Он рождается, растёт, стареет и меняется. Брайтон-Бич был когда-то зоной спасения, потом зоной комфорта, а теперь — зоной памяти.
И если прислушаться к ветру у океана, то в нём всё ещё можно услышать:
— «Ну шо, Сёма, ты тоже уезжаешь?»
