Наш сегодняшний гость – кинорежиссер Алена Полунина. В октябре, на фестивале Российского документального кино Алена будет представлять свой весьма нашумевший документальный фильм «Революция, которой не было», и у наших читателей будет прекрасная возможность пообщаться с ней лично.
Как и почему Вы пришли в документальное кино? Насколько я знаю, Вы занимались живописью, закончили киноведческий факультет ВГИКа, а потом еще и Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Помогает или мешает Ваш опыт художника и киноведа в режиссерской работе?
Не без основания принято считать, что режиссёру необходим жизненный опыт, в том числе, и в виде разных профессий «в прошлой жизни». И все эти «прошлые жизни» для режиссерской профессии, безусловно, ценнее институтских дипломов. Я довольно долго болталась в поисках себя, авантюрно настроенная и при этом абсолютно не уверенная в себе – сочетание довольно проблематичное, если честно. Много лет училась живописи, дизайну, затем некоторое время почему-то занималась журналистикой. Глянцевой, что немаловажно. На каком-то этапе это было весело и, безусловно, познавательно, с точки зрения человековедения.
Пробовала быть репортёром, училась даже на каких-то репортёрских курсах, но в программу криминальных новостей, куда я хотела попасть, меня не взяли, сказав, что я слишком «декадентская», им бы кого попроще. Та программа развалилась, не успев начаться, а я тем временем уже писала какой-то дамский роман по заказу одного издательства. Потом плюнула, не дописав, потому что это было явное насилие над собой. В издательстве сильно удивились, они хотели сделать из меня звезду чик-лита – говорили, будешь, как Мерил Стрип в таком-то фильме на презентации позировать и книжки подписывать. То есть жизнь щедро предлагала разные сценарии. Но я, как тот Колобок, вовремя утекала.
Каким-то образом я успела отучиться и на заочном отделении киноведческого факультета – впрочем, этой учёбы я толком не помню, поскольку жизнь сама по себе, которая происходила, занимала меня куда больше. Увы, или к счастью, образование это мне не дало ничего, кроме довольно едких жизненных наблюдений за определенной категорией «критиков». В общем, до какого-то возраста я серьёзно занималась лишь тем, что «собирала материал», досье на реальность. Ну и в какой-то момент меня осенило, что неплохо бы поступить на режиссерский факультет и снимать возмутительное кино. Документальное, не игровое – почему-то мне так захотелось, вполне искренне. Мне показалось тогда, что документалистика – это очень круто, и у меня точно должно получиться. Я поступила на Высшие Режиссерские курсы, и в процессе первого же студенческого экзерсиса так кайфанула, что всё в жизни встало на свои места.
Сейчас в мировом документальном кино наблюдается довольно интересная тенденция: все больше приходит в режиссуру женщин. В Америке дамы в документальном кино уже по всем показателям лидируют как количеством снятых картин, так и качеством (призы и прочее). Как Вы думаете, с чем это связано?
Можно эту тенденцию рассматривать как плоды двухсотлетней борьбы за уравнивание женщин в правах, можно с какой-то мистической точки зрения, но я предпочитаю не рассматривать никак, потому что, во-первых, не пылаю восторгом по поводу творческой деятельности «коллег по полу», и не очень люблю женщин как вид, их сообщества и прочее. Я звучу некорректно, но так вот я считаю. Массовый приток женщин в режиссуру не особенно обогатил кинематограф на сегодняшний день, как мне кажется. И тенденция массовости – настораживает. Как в любой другой профессии, здесь должен быть талант, прежде всего. А талант массовым не бывает.
Я думаю, что режиссура, как ни крути, гипермужская и гиперконкурентная профессия, и надо быть недоженщиной, или очень странной женщиной, чтобы ей заниматься. Если женщина-режиссер стремится быть серьёзным художником, то этот выбор предполагает определенные жертвы судьбе, и только в том случае, если эти жертвы – для тебя и не жертвы вовсе, и заниматься ты хочешь только этим, твой выбор профессии обоснован.
Какова предыстория картины “Революция, которой не было”? Почему Вы решили снимать об этих людях? Мне очень понравилась вычитанная в одном из Ваших интервью мысль, что фильм не о нацболах, а о вирусе революции, живущем в нашем народе и по-разному проявляющемся в разных поколениях. Какова тенденция эволюции этого вируса от народовольцев (если помните, в романе “Нетерпение” Трифонов тоже упоминает о вирусе революции) до национал-большевиков? Обречена ли Россия переболевать этим вирусом на каждом витке эпохи, или просматривается тенденция выработки иммунитета? Да и вообще, народ, защищенный иммунитетом от революционного вируса – каков он? Не становится ли он (народ) обреченным на покорность?
К сожалению, я не читала Трифонова. Но метафора про вирус проникла, как вирус, видимо, и в моё сознание. Этот вирус есть, конечно, и, хотя он мутировал вместе со всеми нами, «дорогими россиянами», но он есть. Что и доказывается самой сутью существования героев фильма «Революция, которой не было». После премьеры в Хельсинки ко мне подошел пожилой, очень такой интеллигентный зритель и сказал: «Отлично. Это «Бесы» Достоевского, но с мобильными телефонами». С этим фильмом у меня какая-то почти мистическая история произошла. Я вообще мало рассуждаю. Главное – ввязаться в драку, а там – посмотрим, вот такой принцип мне нравится. Так и здесь. Моя первая, мало-мальски серьёзная работа в документальном кино была о политподполье. Короткометражный фильм. Снимала я его как студенческую курсовую в 2003 году. Называется тот фильм «Да, смерть» – согласно ритуальному лозунгу небезызвестной в России, запрещенной на данной момент молодежной радикальной партии.
И, собственно, тот фильм, снятый на «коленке», без бюджета и гонораров, но с большим энтузиазмом, был «моими университетами». Фильм резко пошёл по фестивалям. Я не думала возвращаться к этой теме. Были другие фильмы, меня волновали другие истории. Я даже не следила за тем, как разворачивается жизнь героев моего первого фильма, хотя это было трудно, потому что они совершили ряд громких, дерзких акций и жестоко пострадали – очень большое количество человек пересажали после этих акций. Среди них был и сын главного героя будущего фильма «Революция, которой не было». А потом случилось начало предвыборной президентской гонки. И какие-то сгущались настроения. И было понятно, что представители той самой радикальной партии будут предпринимать усилия, чтобы приблизить свою вожделенную революцию.
Я решила начать снимать, отталкиваясь от минимального сюжетного очертания – есть один из ярких в партии людей, есть его сын, пошедший в эту партию вслед за отцом, который должен вот-вот выйти из тюрьмы, есть глобальное обстоятельство – выборы нового президента, есть оппозиция, сама желающая стать властью. Я решила, что съемочный период будет длиной в год, это был концептуальный момент: время в развитии, меня интересовало вся эта история в развитии и, безусловно, финал. Проблема была в том, что продюсера не было. Уже снимая, я искала продюсирование. Параллельно снимала для ТВ саркастическое документальное кино про стриптизеров и раскованных богатых московских женщин, их покупающих. Какие-то заработанные на этом проекте средства вкладывала в свой авторский фильм про «последних русских революционеров».
Продюсер нашелся, когда треть фильма была уже снята, история с фабульной точки зрения для меня выстроилась, оставалось ее дореализовать. Тот фильм, который я снимала для ТВ, он называется «Женщины сверху», взял в конкурсную программу крупный русский кинофестиваль. Я поехала туда с трейлером и сценарием нового фильма – и нашла продюсера из Эстонии, который, в свою очередь, привлек к проекту еще одного продюсера – из Финляндии. Так что съемочный период возобновился уже в более благоприятных условиях. По крайней мере, мне не надо было больше ломать голову над тем, где взять технику и деньги на съемочные экспедиции. Началась эйфория, в общем.
Как Вы строите свои отношения с героями? Как и чем вызываете их на откровенность? Не испытываете ли неких угрызений совести, когда видите эти откровенности на экране? Где, по-вашему, проходит та зыбкая грань между блестящим интервью и подставой героя? Не предаем ли мы доверившихся нам людей, обнародуя что-то, что показывает публике их глупость, или жестокость, или даже наивность? Хотите Вы этого или не хотите, но все прекрасные, раскрывающие личность кадры – это всегда некая пляска режиссера на краю пропасти…
Отношения с героями складываются сообразно обстоятельствам. И это не обязательно дружеские отношения. Иногда случаются и конфликтные ситуации. Но чаще происходит так, что герои хотят продолжать общаться и после появления фильма, что меня удивляет. Удивляет, потому что я не идеализированию героев на экране, и всячески избегаю во время съемок лживой ситуации скоропалительной дружбы, ради того чтобы вызвать у героя такой, знаете, психотерапевтический эффект – казалось бы, такой нужный для фильма. Но мне такие «подходцы» претят. Я совершенно точно не смогла бы и не стала бы снимать фильм про друзей, про близких людей.
Это непростой момент для меня, я всячески стараюсь сохранить некоторую дистанцию с героями. Эта дистанция, разумеется, не имеет официальной холодности, она, скорее, внутренняя, и нужна мне для того, чтобы я продолжала воспринимать героя фильма не как хорошего знакомого, но как персонаж. Как персонаж, который хочется раскрыть, раскрыть тайну его человеческого устройства. Для этого необходимо абстрагироваться. Избежать панибратства. Этой дистанцией я проявляю еще и свое безусловное уважение к герою.
Я никогда не осуждаю своих героев, даже если иронизирую в фильме, или обобщаю какое-то явление. Мне искренне нравятся «подонки» и «отщепенцы» и всякие «отрицательные» персонажи. И я терпеть не могу, когда документалист надевает на себя судебную, прокурорскую мантию и учит жить. Часто эта мантия бывает замаскирована под убогую смиренную власяницу – и вот они выходят на каком-нибудь фестивале в этой своей власянице в катышках и начинают что-то блекотать про «любовь к своим героям». Я это просто ненавижу. Вот именно это, а не обнародование «откровений героя» мне кажется по-настоящему безнравственно.
Знаете, в поле зрения моей камеры попадали различные ситуации, которые были большим откровением, нежели слова-откровения. Я снимала очень эмоциональные, очень личные сцены, когда герои молились, или плакали, или занимались сексом, или скандалили, или делали спонтанное предложение руки и сердца – все это, разумеется, происходило в разных фильмах. Не всё из этого оказывалось потом на экране. Но не по этическим (ложным для меня) соображениям, а исключительно по причине драматургической нецелесообразности того или иного кадра, эпизода. А если это оказывается в фильме – угрызений совести я не испытываю. Чувство ответственности же испытываю всегда. Но это разные вещи.
Документальное кино подразумевает особый склад личности автора, а плохой он или хороший, этот склад – не нам судить. Такая профессия.
И в этой профессии есть момент, который часто упускается из виду: наблюдая страдания или несправедливость в жизни своих героев, какие-то их обстоятельства или поступки, режиссер волей-неволей пропускает все их через себя; и, как бы ты ни старался сохранять дистанцию – ты привязываешься к героям, ты сопереживаешь, ты вовлечен.
Герои моих фильмов – люди, как правило, умные, образованные, неординарные. Я с радостью отдаю им должное. Это не беспомощные старики и старушки из глухого села в три двора, которые в 85 году один раз видели телевизор, и жизнью которых, фальшиво умиляясь, так любят пробавляться русские документальные фильмы. Поэтому, если мои герои позволяют моей камере проникнуть в их жизнь, то, как правило, прекрасно понимают, на что идут. И то, что меня интересуют сильные, яркие личности, гарантирует мне их понимание в процессе и результате: они не ждут, что их предъявят зрителю в стерильном виде. Мои герои оказываются еще круче, как правило, когда с пониманием реагируют на себя экранного, что дает повод восхищаться ими еще больше.
И я всегда помню о том, что их откровения – это еще и их способ сказать что-то миру вовне, остаться в вечности, может быть – трудным, «отрицательным», но – страдающим, и – имеющим право быть увиденным человеком. Это их право на бессмертие, только и всего.
Что Вы снимаете сейчас? Над чем планируете работать? Какие темы Вас привлекают? Я понимаю, что режиссеры обычно не выдают темы проектов, которые пока что не в запуске, ибо, как говаривал герой Калягина в “Рабе любви”, идеи на ходу как подметки рвут, но все же, в общих чертах…
Ну, я просто планирую работать. К сожалению, после окончания работы над фильмом «Революция, которой не было» в сентябре 2008, началось непростое время. За целый год ничего из придуманного не сдвинулось с места. А придумано было кое-что интересное – подробнее, все-таки, не буду рассказывать, уж простите. Но продюсерам в России авторское документальное кино, видимо, не очень нужно. На нем не заработать, а хлопот много. Приходится по-прежнему хвататься за воздух, и надеяться. Может, кризис сподвигнет русских продюсеров повернуть заплывшие от нефтедолларов взоры в сторону малопопулярного пока в России, но такого перспективного в смысле зрительского интереса, документального кино?
И напоследок, если мечтать и ни в чем себе не отказывать… Представьте, у Вас неограниченный бюджет и возможность снимать в любой точке земного шара. Куда бы Вы отправились? О чем и о ком бы Вы снимали?
С большими бюджетами и свободой «снимай, что хочешь» я бы, думаю, справилась. Но, если честно, для того чтобы сделать хороший документальный фильм, можно вообще обойтись без бюджета – в том случае, если задуманная история локальная, камерная, нет необходимости экспедиций, дополнительной техники и т.д. Как ни странно, именно на данный момент у меня сложились идеи для неигрового кино, для которых, ох, нужен именно большой бюджет. История одного из них происходит не в Москве, и не в России даже, а в Африке. И я очень хочу ее снять. Так что, случись в моей жизни такой захватывающий поворот, свались мне на голову «неограниченные бюджеты», я, со своим весёлым опытом делания кино в отсутствии нормальных бюджетов, уверена, прекрасно бы их реализовала. Я готова.
Успехов Вам.
Третий кинофестиваль документального кино в Техасе «Образы России» пройдёт с 19 по 24 октября.
Остин:
19 октября, 7:00 вечера – University of Texas
Даллас
20 октября, 5:00 вечера – UT Arlington
21 октября, 3:00 дня – Omni Care Center “Shalom”; 2:00 дня и 6:00 вечера – Southern Methodist University
Колледж-Стэйшн:
22 октября, 7:00 вечера, Texas A&M
Хьюстон:
22 октября, 8:00 вечера; 23 октября, 8:00 вечера; 24 октября, 6:00 вечера – Houston Baptist University.
Билеты в Хьюстоне: $10; для пенсионеров и студентов – $7; абонемент на 3 дня – $25
Спешите! Билеты уже в продаже.
Информация на сайте Русского культурного центра «Наш Техас»: http://www.ourtx.org/russian_film.html и по тел. 713-395-3301