Это истина, всемирно известная в Техасе, что человек, владеющий парой ног, нуждается в паре ковбойских сапог.
Ковбойские сапоги в Техасе носят совсем не так, ко во всем остальном мире. Во всем мире считается, что ковбойские сапоги в Техасе носят лихие молодые люди в ковбойских шляпах, джинсах, клетчатых рубашках поверх смуглого, накачанного торса, с «Мальборо» в одной руке, лассо в другой, верхом на лошади, а кругом прерии, вдали стада, пыль и бесконечные горизонты. В Техасе, хоть и нет недостатка в лихих молодых людях в ковбойских шляпах и в бесконечных горизонтах, ковбойские сапоги носят не совсем так. Ковбойские сапоги в Техасе можно носить всем и со всем: с бикини, с бальным или свадебным платьем, с деловым костюмом, с чем хотите или без ничего, это тоже вариант. Ковбойские сапоги носят пожилые, но бодрые и улыбчивые старички и старушки, которые долго, со смаком, тянут свой техасский выговор, и едва научившиеся ходить малыши. Если вы хоть раз имели счастье надеть пару подобных сапог, вы поймёте почему. Нет ничего удобнее, чем хорошо сделанная пара ковбойских сапог, а с их скошенным каблуком, слегка приподнятым, зауженным носком и нарядно украшенным голенищем, нет ничего стильнее.
В хьюстонском обувном магазине размером с небольшой французский замок я не могу удержаться и беру в руки одну такую пару: сделанные вручную из бежевой кожи, украшенные кружевами из кремовой, эти сапоги вызовут зависть у всего Родео, думаю я, совершенно забыв о том, что я теперь живу в городе, который и понятия не имеет, что это такое, Родео.
— О, в этих сапогах на Родео… — многозначительно начинает материализовавшаяся ниоткуда продавщица, словно читая мои мысли.
— На Родео меня здесь не будет, я живу в Париже, — улыбаюсь я.
— А в Париже это не носят, я могу себе представить,— мгновенно соглашается она: люди в Техасе всегда очень любезны.
— Нет, в Париже это не носят, — вздыхаю я. — Мне пришлось выбросить прекрасную пару сапог за ненадобностью, когда мы туда переехали.
Это были сапоги из чёрной как ночь кожи, с тисненым голенищем и посеребренными украшениями на узких, задорно загнутых носках.
Из чисто техасской вежливости продавщица пытается подавить выражение ужаса, промелькнувшее у неё на лице — выбросить пару ковбойских сапог! С таким же цинизмом я могла бы сказать, что выбросила тело дорогой бабушки.
— Да, наверное, в Париже, если Вы выйдете в паре ковбойских сапог, — изо всех сил она пытается найти мне оправдание, —это будет как Хэллоуин!
— Я не хочу Вас пугать, — усмехаюсь я, — но что такое Хэллоуин, они там толком тоже не знают.
Хэллоуин в Париже, это несколько шоколадных тыквочек в витрине шоколадного бутика, это непонятная и чуждая большинству французов надпись «Boo» на черной доске меню у входа в кафе, это одинокая стайка наряженных в костюмы детей в сопровождении смущенных родителей, это бесплатное пирожное в виде привидения в «Aux Merveilleux» для тех детей, которые в этот день придут в эту популярную кондитерскую в хэллоуинских костюмах. Это не Хэллоуин, Хьюстон, это не так, как его делаешь ты.
Мой муж-парижанин стоит рядом и слушает весь этот разговор с тем выражением философской отрешенности, которая бывает у французов на лице когда они находятся за границей или на рабочем месте.
— Идём, купим вино, дорогая, — говорит он.
Идём. Вход в винный магазин, чья площадь по размеру лишь немногим уступает парижской эспланаде Трокадеро, украшает лозунг «За тебя, Хьюстон!» Я в восторге и, захлёбываясь, рассказываю мужу историю о своём друге, у которого здесь, в Хьюстоне, была квартира, в душевой кабине которой плиткой было выложено «Хьюстон, Техас» то ли от избытка патриотизма (куда бы ещё приткнуть эти два великих слова?), то ли от избытка предосторожности (на случай, если проснулся с бодуна и не помнишь где ты, можно всегда пойти в душ и удостовериться).
—Ты можешь себе представить, чтобы у нас в ванной было написано «Париж, Франция»? — рассеяно спрашивает он. В руках у него бутылка белого бордо и всё его внимание на ней.
— Нам это не нужно, это и так написано у тебя на лице! Ой, смотри, конфетки в виде медвежат из шампанского «Дом Периньон»! А вот шоколад с розовым вином!
Я сама искрюсь и пенюсь восторгом как бокал шампанского.
— Хочешь, возьмём? — спрашивает муж.
— Нет, не хочу, мне достаточно посмотреть, — последние слова я говорю неожиданно тихо, потому что я вдруг начинаю понимать.
Мы выходим из магазина. Небо затянуто сырыми и тяжёлыми облаками, ветер налетает прорывами, полный неизбежности и сожаления — грядёт дождь. Не безудержный, апокалиптический дождь, как умеет это делать Хьюстон, а обычный, рутинный моросящий парижский дождь: облака серы только до определённой степени грусти, а не до безнадежности. И я окончательно перестаю искриться и восторгаться. Я затихаю, словно сама жду дождя. Стоя спиной к лозунгу «За тебя, Хьюстон!», я теперь уже все понимаю. Хьюстон, это город, в котором я родила и воспитала своего первенца. Это город, в котором меня предавали и толкали в пропасть. Это город, в котором я из этой пропасти карабкалась обратно наверх. Это город, в котором я любила и меня любили — без удержу, без меры, без границ, как хьюстонский дождь: разверзлись хляби небесные, разверзлись хляби сердечные. Это город, в котором я отреклась от себя и к себе же вернулась. Этот город, как ковбойские сапоги в Париже — лучше не бывает, но надеть больше некуда.
Ветер приносит порывами предвосхищение дождя под серыми, как Сена, облаками и где-то за бесконечным горизонтом скачут в невидимой пыли невидимые ковбои.
Елена Якубсфельд, 2019 г.
Встреча с Еленой Якубсфельд состоится в Хьюстоне в апреле 2022 г., следите за рекламой
