ВОЙНА В УКРАИНЕ ГЛАЗАМИ БЕЛОРУСА В АМЕРИКЕ
Хорошо помню одну драку. Случилось это в Пало-Альто, в самом сердце Кремниевой долины. В баре мы встретили украинца, заговорили. Тот решил, что раз мы говорим по-русски, то и сами, соответственно, из России. А год-то был 2014.
Попытки объяснить, что белорусы – не россияне, а Беларусь и Россия – не одно и то же, были обречены на провал. Украинец не слушал. На его висках проступили вены, взгляд стал яростным и отсутствующим. Всё, кого он перед собой видел, – это двух юных фашистов, кровожадно откусивших часть его родины. В темноте ночи он разыскал трёх друзей, и, когда мы уже собирались домой, они напали на нас на автомобильной стоянке у бара.
И тут вспоминается ещё один случай. Как-то раз одного русского парня обидел чёрный. Начало как в анекдоте, но это не анекдот. Обида в русском застряла ноющей занозой. Стояло жаркое лето 2007 года. Я впервые прилетел в Сан-Франциско и вообще в Америку. Вечером мы вышли с русским покурить на крыльцо нашего дешёвого отеля, в котором ютились по пять человек в двухместном номере. Из темноты выплыло лицо прохожего – чёрное, как смола. Тот куда-то деловито шёл, засунув руки в карманы широких штанов и насвистывая Майлза Дэвиса. Русскому он, конечно, показался знакомым. Он машинально замахнулся из-за плеча и что было сил врезал тому по лицу.
Чёрный опешил, пошатнулся, но не упал. Белоснежный глаз тут же налился кровью. Как вы догадались, он был не тем человеком, который часом раньше обидел русского. К тому же оказалось, что обиду русский затаил не на конкретного чёрного. Он возненавидел всю расу, без исключения. Русская душа жаждет размаха. Он решил, что все они – ублюдки. Поэтому какого именно чёрного бить в лицо было не принципиально.
Спустя много лет, на фоне происходящего в Украине, мне позвонили из Беларуси родители. Порекомендовали никому в Америке не говорить, откуда я. «Говори, что из Европы», – обеспокоенным голосом посоветовала мама.
Я скривил губы, как мы делаем, когда получаем советы от родственников. Но боюсь, что мама была права.
Говорят, потомки не в ответе за предков. Это было бы прекрасно, хоть я и не уверен, что это так. Какая-то коллективная ответственность, похоже, всё-таки существует. Если погибает дерево, гибнут и все его листья. Если ошиваешься с подонками, то, сколько молитв на ночь ни читай, однажды тоже обязательно огребёшь по морде.
Некоторые утверждают: я, мол, горжусь тем, где родился. Замечательно. Только как можно гордиться тем, для чего ты и пальцем не пошевелил? Можно ли гордиться цветом своих волос или, не дай бог, кожи, когда ты их не выбирал? Как можно испытывать гордость за то, что ты получил в наследство?
Гордость может быть за то, к чему ты приложил усилия. Чего добился. Наверное, есть и коллективная гордость, если уже на то пошло. Но наша коллективная гордость на глазах перечёркивается происходящим. Раньше я каждому божьему американцу втолковывал, не жалея ни времени, ни сил, где находится родная Беларусь. И иногда даже показывал на карте. Объяснял, что белорусский язык – это не русский, что они примерно как итальянский и испанский: корни общие, но суть совершенно разная. Поправлял их произношение с «беларашн» на «беларусиан».
А теперь? Как быть? Трубить на весь мир, откуда ты, пока тебя с твоим происхождением не закопают в засушливой прерии Аризоны? Объяснять, что мы всего этого не хотели, но каким-то волшебным образом всё-таки допустили? Говорить, что власть – не народ, а народ – не власть, и что мы якобы не ответственны за её поступки?
Тогда меня спросят: а кто её выбирал? Или: а где я был эти восемь лет?
До лет примерно двадцати у меня была такая придурь – я считал себя русским. Белорусы казались мне чужими. Все эти драники, узоры, памяркоўнасць. Наверное, хотелось так думать, потому что в России больше великих людей. Хотелось быть причастным.
Только оно не отмывалось – то, в чём я родился. Оно было во мне, вокруг меня и везде, куда бы я ни уезжал. Оно меня преследовало. Наконец, надоело сопротивляться. Отрицать очевидное. Я решил, что раз белорус – значит белорус. Чуть было сам не загордился.
И мне понравилось. Я вжился в роль. Меня стали раздражать те, кто не знал, где находится моя страна. Я почувствовал себя в своей шкуре. Понял, что родина тебя всегда любит, даже если ты брыкаешься и превращаешься в блудного сына, ищущего счастья где-то за океанами. Она, как мама, всегда была, есть и будет, одна и незаменимая. И какой бы ты сволочью ни был, всегда позовёт тебя домой и приготовит тебе драники.
Но это – страна. Это деревья, поля, реки. Это люди, которые там живут. Всё впитывается в тебя: и хорошее, и плохое. Другой вопрос – что ты со всем этим будешь делать.
Никогда не знаешь тот день, когда на твою страну нападут или когда твоя страна нападёт на соседа. Вчерашние друзья и родные, вы, как по мановению волшебной палочки, вдруг становитесь заклятыми врагами, готовыми в любой момент перерезать друг другу глотки. Поставить фингалы на оба глаза. Послать в последний нокаут на ночной стоянке.
Люди забывают, что у нас гораздо больше общего, чем различий. Они привыкли слушать то, что им вещают с телеэкранов. Это так просто – идти за кем-то. Переложить ответственность на того, кто у власти. Сказать, что власть виновата во всём. По старой вековой привычке собраться на кухне и тихо и с ненавистью о чём-то судачить.
Одному моему товарищу в Киеве позвонили родственники из Москвы. Лучшие на свете люди. Не стали здороваться или интересоваться, все ли из семьи ещё живы. Вместо этого закричали в трубку: «Зачем же вы, черти, убиваете наших русских ребят?!»
Я продолжаю ехать по Америке. Просыпаюсь в Миссисипи – бомбят. Просыпаюсь в Алабаме – бомбят. Уже во второй раз доехал до Мексиканского залива и успел поселиться в Майами – по-прежнему бомбят. И с каждым днём отвечать на самый популярный в штатах вопрос «where are you from?» становится всё сложнее.
Как назло, теперь только об этом и спрашивают. Я говорю, что из Европы. Тогда, заинтригованные, они уточняют откуда именно. Я уклончиво отвечаю, что из восточной Европы, и пытаюсь перевести разговор на что-нибудь менее злободневное. Торнадо, мигрирующие бабочки, нездоровая инфляция, становящаяся всё более тонкой туалетная бумага. В конце концов, дорожающий бензин и падающие акции.
Но человека не проведёшь. Чем больше увиливаешь, тем ему становится интересней. Для приличия он какое-то время поддерживают светский разговор, но потом неизменно протыкают меня, как штыком, своим вопросом: «Where from Eastern Europe EXACTLY?» Тут уж отвертеться не получается. Потупив взгляд, я признаюсь, что из Беларуси, надеясь, что они, как и раньше, не будут знать, что это вообще такое.
Но нет. Теперь они всё прекрасно знают. CNN каждый час трубит про триаду России, Беларуси и Украины. По крайней мере, теперь не приходится показывать карту.
Сейчас о моей стране знают все. Мексиканка в ресторане, американец на кемпинге, шериф небольшого города. Бродяга с повязанным американским флагом на голове. Я ловлю себя на том, что, как и раньше, пытаюсь машинально избавиться от акцента. Выдаю себя, насколько возможно, за калифорнийца. Это помогает, но ненадолго. Я спотыкаюсь на каком-нибудь непривычном слове или фразе – и вот меня уже опять разоблачают. Спрашивают, откуда я родом. И скоро узнают, что всё-таки из Беларуси.
Когда я только переехал в Америку, я отчаянно пытался избавиться от акцента. Дошло до того, что даже представляться стал неким Полом Терри. Хотел облегчить американцам жизнь. Пусть не ломают язык моей фамилией, пусть не пытаются разобраться в моём произношении английских слов.
Продлилось это год или два. Потом надоело. Я плюнул и решил, что лучше буду честным Павлом Терешковцом – с этим акцентом и неудобным для Америки именем, –чем вялой американской версией. Пафосно выражаясь, я обрёл себя.
Но теперь меня опять подмывает либо больше помалкивать, либо если уж и говорить, то опять без акцента. Сегодня я разговаривал по телефону с другом, когда проходивший мимо американец по простодушному имени Джим воскликнул: «Are you from Russia???» Я интуитивно вжал голову в плечи, опасаясь кровожадной расправы за то, на каком языке общаюсь. Я как можно более трагично признался: «Actually, from Belarus».
Боюсь, мама была права.
