Под окнами нашей гостиницы – крыши, от которых, как от снеговых горных пиков, отражается солнце. Внизу выложенные белыми плитами тротуары и покрытые светло-серым (почти белым) асфальтом дороги, белая площадь с замысловатой витой скульптурой, аккуратные деревья, белые дома с зеркальными окнами, балконы с ящиками герани. А над крышами – нереально прозрачное, словно растушеванное акварелью небо, до самого горизонта утыканное подъемными кранами. Если хорошо присмотреться, то среди горбатых строительных гигантов можно отыскать тоненькую стрелку Тур Эйфеля.
Мы в Париже! В Париже! Почти на два года мой муж – паризья, я – паризьен, а Катерина – паризьеночка.
И неважно, что приехали мы только вчера и из всего Парижа видели только дорогу от аэропорта до отеля. Зато на этой дороге нам попался огромный воздушный шар. Такой большой, что, глядя на него, Катюшка только блаженно охнула. Шар гордо парил над верхушками парка Анри Ситроена, а в корзине под ним стояли люди!
Сегодня Париж подарил нам это утро, подарил Сену, вдоль которой проходила дорога на Версаль, рядом с которым мы будем жить. Подарил золотые блики в мансардных окнах… А завтра!… Завтра…
Ночью пошел дождь. Струи воды с таким остервенением хлестали в огромные окна нашего номера, словно хотели смыть его в крохотную историческую речушку Бьевр, текущую неподалеку. Периодически на помощь дождю приходил ветер, пытающийся оторвать здание от фундамента. Не справившись с домом, он опрокинул мусорницу и до утра с упоением гонял по пустой парковке пивные банки.
Утро было мокрое, буквально напитанное водой. Деревья стояли всклоченные, со сбитыми кронами. Кустам тоже досталось. Пока мы завтракали, тучи растянулись. Не то чтобы пропали совсем, но истончились настолько, что пропустили сквозь себя солнце. Когда мы закончили сборы и вышли, то парк вокруг нас курился.
Итак, в Париж! В Париж! В Париж! Доехать до него пара пустяков. Всего-то через специальную калитку в стене надо минут за десять дойти до станции, потом на электричке за пять минут доехать до Версаля, перейти на соседнюю платформу и сесть в другой электропоезд, который через двадцать пять минут высадит нас перед Эйфелевой башней, или через тридцать две – перед Нотр-Дамом.
Воздух вокруг нас густой и влажный. Оглушающе пахнут мокрые кипарисы, туи, сосны, ещё какие-то незнакомые, похожие на туи растения. До головокружения сладко пахнут поздние розы. Их, бедных, ночной дождь не просто намочил, а буквально выполоскал, выкрутил и расшвырял по прибитым водой клумбам. Иногда сочно шлепается каштан или дробно сыплются на землю желуди.
И вот мы втроем стоим на набережной и таращимся на Эйфелеву башню, которую, как пряник на блюде, преподносит нам мой муж, поскольку оказались мы здесь только благодаря его стараниям, то сегодня он дарит нам Тур Эйфель, так же как вчера подарил аэропорт Шарль де Голля, воздушный шар и Анри Ситроена.
Ей богу, тут есть на что таращиться! Одно дело видеть её на фотографиях или макетах, величиной с ладонь, а другое, когда стоишь и видишь, как эта невероятная громадина расплющивает площадь. Расплющивает и… в то же время, словно парит в воздухе, невесомая, как изготовившаяся к взлету ракета.
На Катюшку намного большее, прямо-таки ошеломляющее впечатление произвела не башня, не набережная и не мост через Сену, а карусель рядом с мостом. Стилизованная под старину круглая площадка, вместе с которой задорно крутятся яркие деревянные лошадки, прикрытые от превратностей погоды пестрым островерхим зонтиком. Играет музыка, мигают фонарики, полощутся тонкие яркие язычки флажков. По другую сторону моста ещё одна карусель, точная копия нашей. Но она далеко, а эта – рядом!
– Ма-ма!… – шепотом выдыхает Катерина, – можно?…
– Конечно, можно!
Лошадки останавливаются, Катюшка хватает пластиковый жетончик билета, запрыгивает на помост и растерянно застывает, не зная, какую лошадку выбрать.
– Мам, пап, можно на эту?… Нет, на эту… на…
Служитель подхватывает её подмышки и сажает на снежно-белую, которую потом после остановки Катюшка ещё долго оглаживает ладошками.
Всё! Теперь можно совершить ритуальный круговой обход под опорами башни.
А вы знаете, что рядом с правой ногой Тур Эйфеля есть пруд? Самый настоящий пруд, в котором плавают утки, целый косяк толстомордых красно-черно-желтых рыб и черепаха. А на берегу, в осоке между искусственным мшистым гротом и развалистыми кустами стоит горбатая серая цапля.
– Это цапля? – Катюшка с недоверием оглядывает серый комок перьев.
Действительно, вид у цапли какой-то неправильный: и одну ногу не подняла, и клюв куда-то под крыло сунула. Несолидно. Хотя… может, здешним цаплям так полагается? Всё-таки, стоит она рядом с Эйфелевой башней, а не на каком-нибудь морошковом болоте.
Налюбовавшись на Тур Эйфель и цаплю, мы возвращаемся обратно на набережную и идем в сторону Нотр-Дама. Странная это набережная. Вроде бы находится в самом центре города (если за спиной Марсово поле, а впереди Сите, перед которым Сена разбегается на два узеньких рукава, даже не рукава, а рукавчика) и в тоже время вне города вообще.
Набережная превращена в бульвар. Аккуратно подстриженные деревья, вместо привычного асфальта, на дорожках покрытие, как на стадионе. И везде огромное количество цветов и спортсменов. Цветы растут на клумбах, шпалерами вдоль дорожек, бордюрами вдоль проезжей дороги, узкими разделительными строчками между дорогами, вениками в центрах крохотных перекрестков (три автомобильные дорожки сплелись и разбежались в разные стороны). Спортсмены неторопливо бегут между цветами, топчутся (чтобы не прерывать движения) перед светофорами, в общем потоке туристов перебегают через улицу и бегут дальше.
Сама набережная во многих местах как бы двухэтажная: кажется, что идешь над самой водой, но когда наклоняешься над перилами, то оказывается, что внизу либо дорога, либо линия открытого метро.
Дождя нет. Муж, который здесь уже бывал, на правах старожила объясняет странности парижского метро. Катюшка собирает камешки. А я смотрю на высыхающие ручейки на дорожках, на деревья, на реку, на дома через реку и не могу поверить, что всё это – Париж. И мы – в нем!
И вдруг напротив роскошного и тяжеловесного моста Александра широченная брешь: длинные зеленые газоны, над которыми нависает вызолоченный купол Дома инвалидов. Темно-коричневое, подпертое множеством колонн здание, настолько похожее на наш Исаакиевский собор, что в первую минуту как-то даже не доходит, что здесь не Питер, а Париж. Да и нет таких газонов вокруг Исаакия. И уж тем более нет такого количества валяющихся на газонах людей. Даже мокрая трава их не смущает!
Переходим по мосту Сену, потом пересекаем Елисейские поля и идем куда-то в сторону Мадлен. Куда? Понятия не имею, потому что первое, что мы делаем, так это запутываемся в мешанине окруживших нас улиц.
Так. Кажется, придется привыкать, что, если в пространство между тротуарами помещаются две машины, то это называется улицей. Если полторы (то есть при встрече одна из них выезжает на тротуар), – тоже. Если две машины уже никак не разъедутся, то это – улица с односторонним движением, по которой важно плывут машины и автобусы. Если в пространстве между домами уже не остается места для пешеходных тротуаров, то и это – всё ещё улица. Если не остается места для машин, то – пешеходная улица. Ну а если в щель между домами с трудом пролазит кошка, то перед нами переулок, который тоже имеет своё название.
Муж, который прошлой осенью здесь уже был, пытается хоть как-то ориентироваться. Я запутываюсь сразу. Рю де… рю… Неважно! Всё настолько захватывающе, что мне абсолютно безразлично куда идти. Точнее, нет! Не безразлично! Я хочу идти сразу во все стороны! Хочу увидеть тот дом с кружевными балконами и эту витрину с бронзовой барышней в широченной шляпе, хочу…
– Хочу пирожок!
Чихать Катерине на все витые балкончики, вместе взятые. Хотя шляпа на бронзовой барышне её и заинтересовала, но…
– Хочу пирожок и водички.
Конечно, можно зайти в кафе. Но там же надо ждать! Ждать, пока подойдет официант, пока запишет заказ, пока принесет… Ни за что! Покупаем пакет батонов с шоколадом и бутылку молока и идем дальше, пока не натыкаемся на «Лаффайет». После «Лаффайет», где мы насквозь пропахли парфюмерией, спускаемся вниз и подныриваем под арку въездных ворот Лувра.
И опять другой город! Огромная и в то же время тесная площадь, три стороны которой ограничивают три дворцовых здания, а четвертую – витая решетка сада Тюильри, мимо которой едут машины. В центре площади громоздится (иначе не скажешь) огромная стеклянная пирамида. Рядом – ещё одна пирамида поменьше. Возможно, эти пирамиды действительно решили проблему освещения площади и внесли в ансамбль современный колорит, но, по-моему, сущее уродство. Эти стеклянные монстры съели всё! Теперь Лувр можно увидеть только, если пройти и встать так, чтобы этот кошмар оказался вне поля зрения.
Мы так и делаем. Проходим и встаем. Теперь нас окружает только стильное каре домов, внутри которого светится мокрая брусчатка двора. Всё удивительно гармонично и, как бы это сказать, сильно. Настолько сильно, что даже Катерина притихла. Хотя её восхитил не Лувр, а левретка в сапогах и ярко-розовом комбинезончике. Левретка настолько сногсшибательна, что рядом с ней блекнет даже её хозяйка – высоченная блондинка тоже в кожаных сапогах и беленьких шортиках, торчащих из-под вызывающе-красного полиэтиленового плаща с черной надписью «PARIS» поперек груди….
Всё. Лувр нас добил. Сразу заболели ноги, захотелось есть. Катерина заканючила и запросилась на ручки. И тут из-под края облаков выкатилось солнце. Сразу заблестела золотая квадрига на Триумфальной арке, потом сама арка, а потом вспыхнули окна дворца и пирамиды!
Потом … Потом мы доползли до станции метро «Лувр», спустились вниз на полутемный и пустынный перрон, атмосфера которого подействовала совсем усыпляюще, проехали несколько станций на метро, затем пересели на RER (скоростное метро, линии которого протянуты далеко за город и заменяют здесь привычные московские электрички). Поезда метро чаще всего одноэтажные, а «РЭР»ы двухэтажные. Так что, пока доедешь до Версаля, каких только видов не насмотришься.
Но нам уже не до видов. И не до шансонье, поющего на задней площадке. Нам бы только добраться до родной, чуть не смытой давешней ночью в речку, гостиницы, упасть в кровать и заснуть, чтобы опять увидеть взлетающий в небо Тур Эйфель.
А Катюшке, наверное, приснится белая карусельная лошадка, для которой она собирается припрятать под подушкой печенье. Мало ли. Вдруг во сне карусельные лошадки его любят?