МОСКВА. ЖИЗНЬ И НАБЛЮДЕНИЯ ГОРОЖАНИНА ДЛИНОЙ В СОРОК ЛЕТ

Весна
Купола весной. 1990 г.

Михаил Дашевский. Фотограф, ученый, и просто московитянин. Сам про себя он обязательно вспомнит, что свыше пятидесяти лет жизни он был еще советским гражданином. Он проживает в Москве всю жизнь, как и семья его на протяжении нескольких поколений. А потому и связан он с городом глубже и дольше, чем политическая система, на пик строительства которой пришлось его рождение. Но вот – системы уж нет, а он все так же живет в Москве и удивляется тому, сколько перемен в родном городе, в образе жизни его, горожанина, за эти годы случилось.

Дашевский, сам являясь участником жизни улиц Москвы, выросший в самом центре этого древнего города, снимал то, что было частью его привычной повседневности. Он вдохновляется полнотой мгновения повседневной жизни города, архитектурными ритмами и сценками повседневности, сквозь которые проступают символы своего времени. Дашевского, чьи выставки в последние годы в России и за рубежом происходят все чаще, называют ловцом привычного, поэтом Москвы середины прошлого века.

Его фотографии фиксируют ту хрупкую неизменность повседневности, которая мгновенно разрушается, взрываясь митингами, демонстрациями, революциями начала 1990-х, да и любыми массовыми гуляниями до сих пор… Среда тихой жизни, как зеркало воды, успокаивается после возмущений, но уже становится иной: в одну воду не войти дважды. И только зеркало фотографии, представленной произведениями Михаила Дашевского, оставляет нам на память тени бытия, порождающего аномалии, которые мы называем Историей.

СУДЬБА: НАВЕРСТЫВАЯ ВРЕМЯ

После рабочего дня. Москва. 1969 г.

Его архив кажется бездонным. Это поразительная способность человека оставлять после себя во времени множество следов. Большинство из нас оставляют следы повседневной жизни неяркие, не проявленные, требующие внимательного редактора, который в них разглядел бы крупицы смысла на память будущему. Обыкновенный человек мечтает, чтобы такими внимательными чтецами его следов стали его дети, но все знают, что они другие, и, в лучшем случае, им повезет на внимательных внуков, испытывающих через поколение любопытство перед незнакомым прошлым.

Сам Дашевский так определяет произошедшее с ним: «…в 1953 году поступил в МИСИ (инженерно-строительный институт), который и окончил в 1958 году. Это было время перемен: смерть Сталина, расстрел Берии, XX съезд партии с разоблачениями, фестиваль молодёжи – всё бурлило, и начальству было не до студентов… Отца реабилитировали (посмертно), а вот евреем как был, так и остался. Начал заниматься фотографией. После окончания МИСИ недолго работал на строительствах Сталинградской и Братской ГЭС, потом 40 лет в Москве, в НИИ по строительству, научным сотрудником. Шатался по стране в турпоходах, перебирал капусту на овощных базах… Стал доктором технических наук… После того, как коммунизм не состоялся, «евреям стало можно»…. Так и сложились жизнь и мировоззрение, помесь фронды и техники, что для художественной фотографии – «про людей» – вещь не последняя… После 1985 года повеяли новые ветры… Потихоньку и фотографическая жизнь стала налаживаться».

Начав снимать в начале 1960-х, став в 1969 членом одного из немногих в СССР, а в Москве в тот момент едва ли не единственного клуба фотографии «Новатор», – где были возможны самостоятельные занятия экспериментом, не только с формой, но и с содержанием, – Дашевский снимает всю жизнь. Первая персональная выставка состоялась только в 1994.

В парикмахерской.

МАЛЕНЬКИЕ РАДОСТИ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА

Дашевский начал снимать спустя всего несколько лет после смерти Сталина. Сегодня может показаться, что это была совсем другая эпоха, свободная, легкая по сравнению с предыдущей. Но за какие-то пять-шесть лет психология человека не меняется. В годы войны человек с камерой на улице в принципе вызывал настороженность бдительных граждан, готовых усмотреть шпиона в любом; послевоенные годы сделали уже привычной сценку, когда счастливое семейство снимается «на фоне Пушкина», или Кремля, или на улице снимает фотокорреспондент, который, правда, отличается от других граждан если не экипировкой, то уверенностью в лице и погруженностью в свое занятие.

Дашевский другой. Если оглянуться, на что направлена камера – непонятно, что он снимает: ни гражданки с детьми, ни красивых девушек рядом; часто камера направлена на стекла, витрины, на середину улицы, на которой, по мнению обывателя, ничего не происходит, все идет как обычно. И появлялся вопрос к человеку с камерой: «А что это вы здесь делаете?» – не со стороны представителей власти, для которых скромный инженер с портфелем и камерой не вызывал интереса, но со стороны спешащих по улице людей, вынырнувших на миг из своих мыслей, оглянувшихся, и заметивших странность: человек снимает ничего.

Если бы дело происходило в Париже в 1960-1980-е годы, где публика уже успела привыкнуть и устать от обилия щелкающих затворов, – повсюду фотографы, туристы. У нас-то – не Париж! Наверное, в Москве реакцию случайных прохожих на Дашевского можно сравнить с реакцией парижан 1920-х, когда портативные узкопленочные камеры только входили в моду, были непривычны и как новый предмет привлекали внимание: что это снимает фотограф? Так появлялись в 1920-х ухищрения, например, камера с боковым видоискателем, камера, замаскированная под большую зажигалку, спрятанная в книгу, – фантазия во всю работала над внешней формой инструмента фотографа. Но в другой стране в другое время такая работа была совершенно неуместна. Уж тут внимательно вглядевшийся прохожий точно заподозрил бы шпиона. И техника уличной фотографии в Советском Союзе 1950-х пошла другим путем: фотограф – маленький человек, такой же, как все вокруг него, растворившийся в толпе, ее, толпу, снимает. Как будто подглядывая. Такие маленькие радости маленького человека. Всего лишь!

ФОТОГРАФ: ХУДОЖНИК? ФИЛОСОФ?

Очередь за квасом. Москва 1963 г.

Сам Дашевский свою фотографию позиционирует как художественную. Для него, воспитанного на клубных дискуссиях, существует только одна оппозиция: репортаж – художественная фотография. Репортаж – в его газетно-журнальной советской форме, где содержание доминирует, а качество изображения менее важно, сложность композиции не приветствуется, чтобы не затемнять смысл. Все остальное идет по классу фотографии авторской, а потому художественной. Такова оппозиция советской теории фотографии. Коллективное идеологически управляемое сообщение – репортаж (фотожурналистика); все остальное, будучи авторским субъективным сообщением, может выжить и быть показанным только на территории искусства. Там можно гораздо больше. Тем более, что стиль искусства в годы тех фотографических дискуссий – социалистический реализм, внутри которого только лирическая поэзия да лирическая новелла, как малые теневые формы, могли стать пристанищем художников, прислушивающихся не к лозунгам партии, но к голосу своего сердца.

Сегодня все богаче, теоретически интереснее. Репортаж понимается в духе французской и американской традиции визуального информирования о событии; а советский фоторепортаж поминается просто как отдельный жанр в истории фотографии. Такое вот своего рода Явление.

Дашевский – документалист. Он, как и режиссер, и писатель, стремится сформулировать свои наблюдения. Придать им форму. И в этом он художник. Он работает малой формой, отдельными снимками, редко сериями, и в каждом снимке создает, как в поэзии, неоднозначный образ. Его фотографии улиц –  и о жизни улицы тоже, но в них еще свет, форма, его, художника, настроение.

ФОТОГРАФИЯ: МНОГО ПРАВД

Что на фотографиях Дашевского? Улицы, люди, город. Иногда портреты, интерьеры. Он рассказывает маленькие истории. Для фотографа его снимки как маленькие элегии, запечатлевшие не столько исторические анекдоты – повседневность мелка, не каждый день по улицам проходят Пушкин с Державиным, – но состояния «непокоя» привычной среды. Эти элегии для автора – процесс и предмет поэтических и интеллектуальных «маленьких восторгов» (словечки Дашевского). Происходящее перед объективом его камеры режиссирует самое себя и неведомым (кто-то сказал бы «магическим») образом иллюстрирует положения большой философии, истории. Как будто малые математические задачки, в которых все равно отражается теория больших чисел.

Зрителю, впервые увидевшему одну из фотографий Дашевского, она может показаться внешне мало значительной. А вот совокупность сделанных фотографом снимков – начинает работать большой массой, постепенно захватывая зрительское внимание. Или работает памятью. Мне приходилось видеть, как иностранцы, жившие в России студентами двадцать-тридцать лет назад, глотали слезы, глядя на его фотографии, потому что читали в них больше, глубже, чем его сограждане, родившиеся годы спустя после того, как он снял зацветшую на бульварах сирень или сгорбленные фигурки хануриков в ожидании открытия магазина.

Фотография у Дашевского есть выражение настроения современника события, переживающего не только важность (вероятную) исторического момента, но еще собственный возраст, погоду, время года, разлад или счастье в семье, все то, что позволяет другим людям понять его, – именно в этом направлении прочтения фотография субъективная точна и понятна без комментариев.

Что такое по форме фотографии Дашевского? Наверное, все-таки, маленькие элегии. Элегия – это поэтическое раздумье, как правило, грустное по настроению. В грусти Дашевского, как в вышивке, бисер разного цвета. Здесь и национальные особенности, и размышления умного человека о времени, в котором живет, и ощущение маленького человека в большом городе и большом государстве, в космосе, прежде всего, социальном.

СТОИЦИЗМ И РОМАНТИЗМ

Москвичи. 1970 г.

Каково это, быть мыслящим существом? Не есть ли героизм в каждодневном проживании в осознании того, что жизнь конечна. Сколько требуется, каким должен быть запас иронии и самообладания, чтобы, оглядываясь вокруг, любить жизнь и продолжать жить?

Говорят, поколение, к которому принадлежит Дашевский, поколение шестидесятников, – романтики. Но они же стоики, родившие «суровый стиль» в живописи и литературе. Они, наделенные скепсисом жителей развитого имперского строя, были мечтателями о космосе, о будущем, романтиками, находившими себе увлечение в малых радостях повседневности.

Фотографии Дашевского еще и об этом. Точнее, их настроение, музыкальность композиции вполне современны устремлениям его поколения. Частная политическая критика и любование старым городом, восхищение красивыми женщинами (их красота другая, чем в нынешних глянцевых журналах, но не менее совершенна), скромные радости горожанина в редкие минуты слияния с  природой, сменой сезонов в городе, замечаемой лишь в моменты очевидного наступления: цветения, дождя, снега. Стоицизм как настроение проживания в империи и романтизм как состояние души. Это определение применимо ко всей авторской фотографии 1960-1980-х, но в те годы были и настроение революционного героизма, и бурные эмоциональные выплески. Они Дашевскому несвойственны. А вот сплав крайних точек тихого героизма противостояния большой жизни – стоицизма и романтизма, – это про него.

ИРОНИЯ, ГРОТЕСК И ТИШИНА

Выше мы уже говорили об особом ироническом отношении Дашевского к выбору сюжетов. Если говорить о жанровой фотографии (в рамках понимания жанра в традициях классического изобразительного искусства), Дашевский не столько резонер, но пересмешник. Чуть подрагивающая камера, повторы, ритмы, сходящиеся к центру кадра, как к кубистическому разлому, смещенному куда-то в сторону от точной геометрии, кажется, художник колеблется, разрывается между различными состояниями, обуревающими его одновременно, здесь и хохот, и слезы. И все это задавленно, про себя, поскольку уличная съемка не предполагает фигуры согнутого от хохота, утирающего рукавом лицо фотографа.

Чем глубже фотограф уходит от улицы во дворы, к окнам старых домов Солянки, где родился, тем скупее становятся эмоции, тише. Чем ближе Дашевский к своим героям, чем ближе с ними знаком, тем серьезнее портреты, молчаливее, строже композиции.

Маска иронического наблюдателя, интонация веселья отброшены в сторону, ирония оказывается социальной. Tet-a-tet со своими воспоминаниями внутри Белого города. Дашевский уже не шутит, в этих местах другие мелодии.

От улиц к дворам, от внешнего к внутреннему, движение по спирали к центру старой Москвы. Тише. Строже. Собраннее. Напряженнее.

На снимках Дашевского Москва, которой уже нет. Была только что, еще вчера. Многое, особенно из знаков девяностых – первых лет нового тысячелетья кажется пока привычным. Пройдет несколько лет и рекламные плакаты, форма фонарей на улицах, длина юбок, высота каблуков, гримасы подростков приобретут для зрителя те же значения сигналов, побуждающих ностальгию, как сейчас старые дворы на фотографиях Дашевского.

Выставка Михаила Дашевского «Невидимая Москва. Город в эпоху до Перестройки» пройдет с 31 октября по 18 декабря в Sabine Street Studios, North Gallery at 1907 Sabine Street. Вход свободный. Информация: 713-395-3301

Ирина Ю. Чмырева,
кандидат искусствоведения,
ведущий научный сотрудник
НИИ Российской Академии художеств