ГОРОДОК В ТЕХАСЕ

Ольга Черенцова (Стрела), иллюстрация брата автора романа, Сергея Черенцова

Прошлое неотвязно следовало по пятам. Изводило воспоминаниями, влезало в сны…

… Я сидела в кладовке на полу, уткнувшись подбородком в колени. Горела щека от оплеухи. Болел локоть – не рассчитав, мама толкнула меня слишком сильно, и я упала на пол, задев рукой шкаф. Пугали, дотрагиваясь рукавами, висевшие на вешалках пиджаки и платья. Мерещилось, что рядом шуршит мышь, за которой охотился всю неделю отец. Я слышала жужжание электрической бритвы, подстригавшей его заросшие щёки, стук высоких маминых каблуков. Доносившиеся звуки выдавали, что они собирались в ресторан.

«Ты долго ещё будешь возиться ?!» – крикнула мама. Её грудной, ровный голос в минуты раздражения взлетал вверх, резал слух, как скрежет металла.

«Иду, иду», – ответил отец. Он никогда ей не возражал. Чем больше она выходила из себя, тем покладистей становился он. Этим он старался предотвратить конфликты, не понимая, что, наоборот, их разжигал. В его отстранении мама видела безволие и злилась ещё больше. Её также сердило, что он был на моей стороне, хотя защищать меня в открытую он не решался. Чувствуя себя от этого виноватым передо мной, он украдкой навещал меня, когда я была заперта в кладовке, приносил конфеты. Иногда, совсем осмелев, зажигал свет и, оправдываясь перед мамой, говорил, что, дескать, случайно нажал на выключатель.

«Посиди здесь, пока нас не будет, подумай над своим поведением. Ваза, которую ты разбила, стоила целое состояние», – отчитала мама из-за двери. Выключила свет и ушла.

Дом тотчас наполнился зловещими звуками. Скрипели половицы, будто под ногами кравшегося грабителя. По крыше стучал ветками дуб, и казалось, что по чердаку бегают крысы. Я представила в панике, как они прогрызают дыру в потолке, проникают в кладовку. Успокаивая себя, я засунула в рот шоколад, тайно подброшенный отцом. Подбадривая меня, ритмично пиликал сверчок. Слушая его, я незаметно заснула и, спасаясь от своего заключения, перенеслась в сон, где не было кладовки-карцера, скандалов, истерик. Позже отец перенёс меня в постель. Сквозь дремоту я слабо слышала, как мама упрекает его, что ему не хватает твёрдости, и он меня портит. «За провинности нужно нести наказание. Жалость здесь неуместна», – ворчала она, пока он укладывал меня в постель. Я знала, что утром она посадит меня, как подсудимую, на стул и будет отчитывать за все проступки, пользуясь ими как возможностью избавиться от душившей её ярости.

Всю жизнь снилось, как я не могу вырваться из кладовки. Пытаюсь с отчаянием открыть дверь и вижу, что она превращается в каменную стену. Сон символически отражал мою любовь к маме, замурованную внутри меня. Мамин гнев парализовал меня страхом и взрастил привычку подвергать сомнению любой мой поступок. Я замыкалась в ответ на её крики и наказания, считая, что она не дорожит мной. Прятала свои чувства, стеснялась их и, в итоге, разучилась их показывать.

Считая себя человеком выдержанным, мама состояла из одних противоречий. Сурово карала меня за мельчайшую провинность и одновременно с этим не позволяла никому меня обижать. Жёстко меня воспитывала и при этом заваливала дорогой одеждой и игрушками. Уже будучи взрослой, я разобралась, что её крайности коренились в боязни людского мнения. Она болезненно зависела от того, что подумают о ней и нашей семье. Чем больше она была недовольна собой, чем больше ожесточалась на нас с отцом, видя в нас причину своих страданий, тем старательней пыталась скрыть это от окружающих. Это противоречие влияло и на её внешность. Переступая порог дома, она превращалась в другую женщину. Менялось всё: осанка, походка, выражение лица. На людях она расцветала. Притягивала всех улыбкой глаз – прозрачно-голубых, обрызганных сиреневой пылью. Глаза цвета аметиста, сиявшего в её серьгах. Входя же в дом, она мгновенно старела. Мрачная, с посеревшим взором, с плотно сжатыми губами, с сигаретой в руке – такой мы знали её с отцом.

Одновременно с воспоминаниями преследовал гнетущий сон о том, как встречаемся с ней после долгой разлуки. И как эта встреча, трепетно слепленная мной в мечтах, оборачивается тем же несовпадением двух натур и разногласием. Этот же сон я привезла с собой в Техас. Прошлое смешивалось в нём с будущим, путая очерёдность событий, и поучал во сне голосом мамы Ричард, что надо быть более самостоятельной, не сознавая, что ограничивал меня принятием всех за меня решений.

– Хелло! Вы дома? – разбудил меня, стаскивая с дивана, звонкий голос за дверью.

На пороге стояла молодая женщина в малиновых клетчатых шортах. Разноцветные квадраты, ломаясь на её поясе, перебегали линиями на её полосатую майку. Её круглое лицо, загоревшее до цвета кофе, сияло дружелюбием.

– Меня зовут Маргарет. Я живу вон там, напротив, – указала она на яичный дом, перед которым росли на участке, перекликаясь с её именем, маргаритки.

– Очень приятно, – сказала я и пригласила из вежливости внутрь, надеясь, что она откажется.

Она бодро перешагнула порог, вобрала в себя одним взглядом всю комнату и вложила мне в руки что-то завёрнутое в фольгу.

– Вот, принесла вам на завтрак, а то вы, наверное, до сих пор распаковываетесь. Небось совсем нет времени готовить. Это кекс. Я сама испекла.

Я предложила ей кофе, и она отклонила, сказав, что пьёт только одну чашку в день.

– Нравится вам у нас? – спросила она и, не дожидаясь ответа, обрушила на меня поток того, что я уже слышала. Как здесь спокойно, безопасно, нет пробок на дорогах, какой на редкость приветливый народ. Перечислив всё это, она пустилась в повествование о своей семье, отягощая неинтересными подробностями. Притворяясь, что внимательно слушаю, я смотрела через окно на бассейн, зазывавший бирюзовой гладью. На бегающих наперегонки белок, напоминавших глазами жену Джо. На подпрыгивавшую над забором соломенную шляпу Мэри. Я знала, что та, подпевая заунывной мелодии по радио, как обычно кромсает садовыми ножницами кусты.

– Ваш муж, наверное, работает в нефтяной компании? – спросила Маргарет. – Мой тоже. Мы все как бы в изгнании здесь, хотя мне здесь нравится. Здесь очень хорошие школы, а больница просто потрясающая.

И в памяти всплыли пациенты на видеокассете, врачи в стерильных халатах, делавшие обход по палатам, и скрюченная в инвалидном кресле старушка, прошамкавшая, как повезло ей оказаться в таком надёжном месте.

– Да, хотела вас предупредить. Вон там через два дома живёт одна особа. Мы с ней давно боремся. Она кормит всех птиц в округе, а от них, сами понимаете, дикий галдёж. Вы, наверняка, их слышали, – попыталась она заручиться моей поддержкой.

– Нет, не слышала, – слукавила я.

– Не слышали, – разочарованно протянула она. – Но если услышите, дайте знать. Мы определённо собираемся что-то предпринять. Ну, я пошла. Ужасно приятно было с вами познакомиться.

Вырвав из меня обещание сходить с ней на следующей неделе на обед, она ушла. Я лениво распаковала оставшиеся коробки и расфасовала по ящикам шкафа бельё, как в головоломке подбирая к перепутанным носкам Ричарда подходящую пару. Лучи солнца прожигали насквозь дом, и я подумала с неохотой, как придётся тащиться по жаре в супермаркет. Хотя не терпелось прокатиться в новеньком Порше, неожиданно обнаруженным накануне в гараже.

«Ты так давно об этом мечтала», – умилялся, глядя на мой восторг, Ричард. – «Видишь, как я о тебе забочусь».

Я прыгнула в машину и, ловко перепрыгивая из ряда в ряд перед носом полусонных водителей, понеслась по городу. Свернула в незнакомый переулок. Дразня притаившихся где-то полицейских, полетела вперёд и вспугнула беременную кошку, плетущуюся по дорожке. Шарахнувшись в сторону, она спряталась за куст. И посмотрела мне вслед с осуждением пожилая женщина, поливавшая из шланга засыхавшие цветы. Исколесив за десять минут весь городок, я выехала на улицу, где возвышалось знаменитое здание больницы. Лихо прокатилась мимо знакомого фермера, продававшего под навесом дыни, и остановилась перед знакомым «The best French café», манившим влетевшей в голову дерзкой идеей.

Колокольчик так же предупредительно звякнул у двери, возвещая о моём приходе. Также шагнула навстречу женщина в ярком, в этот раз алом, платье. Также, будто никуда не уходили, переговаривались две дамы в старомодных шляпках. И, завершая последним штрихом уже виденную мной ранее сцену, я заметила его. Он сидел у окна с книгой в руках.

– Как приятно снова вас видеть, – поприветствовала женщина в алом. – Что желаете?

Я выбрала одно из непривлекательных пирожных и чашку кофе.

– Слава богу, завтра будет прохладней, – завела она задушевный разговор, укрепляя пустой фразой наше знакомство, – а на следующей неделе обещали опять жару. Август – самый тяжёлый месяц.

Я проговорила что-то дежурное про то, как не могу дождаться осени, и, похвалив к её удовольствию серию новых, развешанных по стенам тусклых пейзажей, уселась напротив незнакомца со шрамом на переносице. Рассматривая его украдкой, я гадала, под каким предлогом завязать с ним разговор. Хотя сама не знала, чего на самом деле хотела: познакомиться с ним, убить скуку или вызвать ревность Ричарда. Щекотала мысль, как вечером невзначай брошу: «Да, между прочем я здесь встретила одного приятного человека». «Это хорошо. Тебе нужны друзья», – наверняка скажет Ричард, разрушая мой план. Ревность не была ему присуща. В этом мне виделось равнодушие и его уверенность, что я ему полностью принадлежу.

Солнце накрыло прямоугольным отпечатком окна ботинки незнакомца и отскочило искрой от бронзового крестика, висевшего на цепочке на его шее. Он перевернул страницу и, заметив, что я за ним наблюдаю, вопросительно взглянул на меня.

– Можно одолжить у вас сахар? – быстро спросила я, воспользовавшись его секундным вниманием. И окрасило, выдавая меня, румянцем смущения платье женщины в красном, притащившей заказ.

– Конечно, пожалуйста, – протянул он мне пакетик сахара, нисколько не удивившись, почему я не обратилась с этой просьбой к официантке. Отвернулся, погрузившись в книгу, и рубец на его переносице соединил царапиной густые брови. Эрих Фромм «Иметь или быть?» прочла я на обложке книги, которую он читал. Тот же самый вопрос, который я не раз себе задавала. «Зачем тебе это? Хочешь всё потерять?» – вторгся мамин голос, по привычке влезая в мои решения и поступки. Я опять мысленно заспорила с ней, ловко и легко отстаивая свою позицию – то, чего не умела делать в действительности. Пререкаясь с ней, бросила взгляд в окно, за которым поблёскивал чистыми стёклами Порше. Подумала о полюбившемся бассейне. О просторном доме, где висели в шкафах пёстрым ворохом платья, стыдя меня не снятыми с них ярлыками. О завлекавших разнообразием магазинах, по которым могла, ни в чём себе не отказывая, бродить часами. «Что ты будешь делать, если всё потеряешь?» – строго вопросил в уме мамин голос. «Потеряю, значит потеряю. Не барахло мне нужно», – слабо возразила я. – «Чем больше я имею, тем противнее становится». «Хорошо так рассуждать, когда всё есть. А лишишься всего, сразу назад к Ричарду побежишь», – предрекла мама.

Я насыпала в кофе сахар, согнала со стола крадущую крошку муху и, так ничего и не решив, продолжала его разглядывать. Он по-прежнему увлечённо читал, одновременно записывая что-то в блокнот, и луч солнца перебирал охристые, падающие почти до плеч волосы. Испытывая себя, я представила как в кафе входит Ричард. Как взоры всех женщин тянутся к нему. Как он, зная, какое вызывает внимание, поигрывает мускулами плеч. Как целует меня в щёку, предупреждая, что снова допоздна будет сидеть на работе. Воображение, разгораясь, нарисовало традиционную картину наших вечеров: ужинаем под отчёт телевизионных новостей, он уговаривает ходить в церковь, а позже ложимся спать, поворачиваясь друг к другу спинами. И тотчас растаяли сомнения, как и падающие на землю снежинки на тоскливом пейзаже, на который машинально глазела, пока боролась сама с собой. Притворяясь, будто бьёт мне в глаза солнце, я пересела поближе к незнакомцу.

– Вы здесь живёте? – с неожиданной для себя смелостью обратилась я к нему. Он кивнул, и удивлённо взвился вверх стрелой шрам.

– А я вот здесь всего несколько дней. Нелегко привыкать к новому месту, особенно к такому, как это, – произнесла я, сознавая, сколь навязчиво звучу.

– Да, многие на это жалуются, – без особой охоты отозвался он.

– Вы здесь родились?

– Нет, приехал, как и вы.

Было непонятно, отвечает ли он из вежливости или не возражает быть вовлечённым в беседу. Я замялась, не зная, продолжать ли. Не разумнее ли распрощаться, чтобы не выставлять себя больше в нелепом свете? Мерещилось, что взоры всех посетителей прилипли к нам. Мимо промчалась с подносом официантка, метнула в нас любопытный взгляд, задев глазами обручальное кольцо на моём пальце. Стало стыдно.

– Что вас сюда забросило? Работа? – спросил он вдруг и отложил в сторону книгу.

– Работа мужа.

– Он нефтяник?

– Геолог. Вы тоже здесь по работе?

– По собственному желанию, – удивил он. Предвосхищая мой вопрос, он расплывчато объяснил, что искал того, чего нет в больших городах. Не желая показаться излишне любопытной, я не стала спрашивать, что именно он искал.

– Где вы жили раньше? – задала я вопрос, не зная, о чём ещё спросить.

– Где только я не жил. В Далласе, в Детройте, в Сиэтле.

– Переезжали в связи с бизнесом?

– Да, но сейчас я этим уже не занимаюсь.

– Поменяли профессию?

– В общем, да. Это долгая история, – не стал он объяснять. – А где вы жили до этого?

– В Сан-Франциско. Сами понимаете, после Калифорнии нелегко привыкнуть к этой деревне. Темп здешней жизни – это нечто. Не город, а сонное царство.

– Это правда, – улыбнулся он, – довольно типично для провинции.

– Не представляю, как можно здесь жить. От тоски можно умереть. Хотя судьба как будто специально меня сюда закинула, – поделилась я. – У меня мама в Лаббоке живёт. Она там провела всё детство и вот три года назад, после смерти моего отца опять туда переехала.

– Я тоже из этих краёв. Ещё, когда в школе учился, только и мечтал, чтобы отсюда уехать. Однако вернулся, как и ваша мама.

– Это ностальгия.

– Разве бывает ностальгия по тому месту, откуда стремимся удрать?

– Бывает, – убеждённо сказала я. – Это тоска по прошлому.

– Не по всякому прошлому будешь тосковать, – возразил он.

– Да, но даже плохое прошлое может вызвать ностальгию. Это как насиженное место. Всё знакомо и привычно. Вы так не считаете?

Он помолчал секунду, изучая меня то ли с удивлением, то ли с интересом, и произнёс:

– Насиженное место часто создаёт иллюзию.

– Зато оно даёт стабильность.

– Бесспорно, – согласился он, – а также порабощает.

Мы оба замолчали, осознав необычность беседы, преждевременно нас сблизившей. Он также внимательно смотрел на меня, о чем-то размышляя. И мне вдруг захотелось прикоснуться к волновавшей меня отчего-то линии его шрама, к его губам – чётким, будто обведённым острым карандашом. Смутившись, я опустила глаза и случайно уронила взгляд за ворот его рубашки, где мерцал бронзовый крестик.

И вдруг показалось, что всё это я уже когда-то видела: и крестик, и рубец на переносице, и его глаза цвета незабудок. Встречались ли мы с ним раньше?