Интервью с Владимиром Штерном

Наши друзья по театру поручили нам написать статью о Владимире Штерне к его юбилею. В первую, очередь о нем, как ученом. Мы подумали, что лучше самого Володи об этом никто не расскажет, и решили взять у него интервью. Напросились к Кларе и Володе в гости, и за чашкой чая начали с науки и естественно, перешли к театру.

Володя, многие Вас знают как режиссера Русского театра Хьюстона, но мало кто знает как ученого, доктора физико-математических наук. Почему Вы решили стать ученым?

Я, вообще-то, ничего не решал. Я учился в Ленинградском политехническом институте (ЛПИ) на механико-машиностроительном факультете и никаким ученым стать не думал, стал бы инженером. В Ленинграде я провел прекрасных два года, посмотрел много хороших спектаклей, драму и оперу.

Мужа моей сестры Любы распределили в только зарождавшийся тогда Академгородок. Она и написала, что открывается университет, в котором будут преподавать лучшие умы Советского Союза, и набираются 1-й и 2-й курсы. На 2-й берут студентов-отличников. На этот курс пришли Захаров, Галеев, Ершов (будущие академики). Осенью 1959 года семестр уже начался, я был на 3-м курсе. Из ЛПИ не хотели отпускать. На мои слова: «Еду в Сибирь», отвечали: «Врешь, хочешь перейти в другой институт в Ленинграде». Все-таки отпустили и характеристику написали хорошую, но с шапкой: «В Новосибирский государственный университет». Эта шапка спасла меня от армии, когда я пришел сниматься с военного учета. Военком сказал: «Правильно, зачем тебе институт, в армию надо идти». Я говорю: «Нет, я учиться хочу, но в университете в Сибири» и характеристику показываю. Он прочёл и отпустил.

В НГУ я, естественно, стал ориентироваться на науку. Там другой ориентации и не было.

Сначала обучение в НГУ произвело оглушительное впечатление. В ЛПИ у меня по математике были пятерки, а тут пришел на лекцию по дифференциальной геометрии и ничего не мог понять. Первые месяцы до январской сессии я не жил – я учился днем и ночью. Не был уверен, что одолею этот барьер. И лишь когда сессию сдал на отлично, успокоился. Упорно учиться не перестал, но напряжение ушло. Появилось время заниматься общественной деятельностью: комитет комсомола, университетская газета… Но учиться было интересно.

Володя, Вы человек многих талантов. Почему Вы, вообще, пошли в технари, а не в какую-нибудь гуманитарную профессию?

Заканчивал школу в Батуми в 1957, думал, куда пойти учиться. Опять повлияла сестра, вернее ее муж Миша, который закончил ЛПИ. Он и посоветовал свой вуз. Я подумал: «Ленинград – хороший город» и подал документы в ЛПИ.

Почему механика, а не другая наука?

Я приехал в НГУ с механико-машиностроительного факультета. Математика мне нравилась, но прирожденным математиком я себя не чувствовал. Больше тянуло к прикладной математике. У нас читали лекции замечательные ученые: Овсянников, Христианович, Работнов – все уже были или скоро стали академиками.

После университета я искал чем заняться. Начинал я с прочности. Задача, которую мне дали, показалась скучной. Опять тот же Миша сказал, что есть вакансия в Институте гидродинамики, туда я и пошел. Потом весь отдел перешел в Институт теплофизики. Там я заинтересовался вопросами гидродинамической устойчивости, переходом от ламинарного течения к турбулентному. В этот момент меня как-то остановил Михаил Александрович Гольдштик и спросил, чем я занимаюсь. Узнав о моем интересе к устойчивости, он сказал: «У меня есть одна идея», и я стал у него работать. Это был еще один счастливый шанс, подаренный мне судьбой. Михаил Александрович меня очень многому научил. В первую очередь, работать с утра до ночи, думать об одном, не отвлекаясь. Он сделал из меня исследователя.

Какими научными проблемами Вы занимались?

Я занимался проблемами гидродинамической устойчивости. Мы с Михаилом Александровичем Гольдштиком нарешали много задач в этой области. Докторская диссертация была о нелинейной устойчивости и турбулентности. Потом было много задач, связанных с закрученными потоками, например, торнадо. Такие потоки используются и в технике, например, в центробежных сепараторах.

Как-то написали брошюру о структурной турбулентности. Неведомым образом она попала в Америку, ею заинтересовались, и в 1989 г. нас пригласили прочесть лекции по этой теме в Корнельском Университете. Потом нас пригласили в Хьюстон, поработали здесь пару месяцев. На следующий год пригласили опять, сначала на несколько месяцев, потом контракт продлевали раз за разом, потом рухнул Союз, и мы остались в Штатах.

Некоторые ученые, особенно теоретики, увлекаются абстрактными проблемами, безотносительно к возможности их практического применения. Другим обязательно нужно, чтобы решение было востребовано, кем-то использовалось. К какой категории Вы себя относите?

Математика имеет проблемы, интересные сами по себе, внутренне красивые. Например, мне всегда было интересно объяснить неединственность. В частности, разработал математическое описание переходов между двумя устойчивыми состояниями. Мой коллега, прочитав эту статью, сказал: «Не знаю, для чего это нужно. Может, как искусство математики?» А мне решать эту задачу было интересно, просто чтобы смоделировать такой процесс. То есть такие красивые задачи привлекают, сами по себе. А потом оказывается, что красота имеет применение. Если красиво, значит верно.

Мечта Вашей жизни: что бы Вы хотели создать, изобрести?

Я же исследователь, как раз каждый день сижу, что-нибудь изобретаю. Мне хочется написать книгу под названием «Противотоки», много материала уже наработано. Речь идет о противотоках в газах и жидкостях. Противотоки возникают, например, за кормой корабля, позади самолета, в камере сгорания… даже на Юпитере. Его Красное Пятно – результат противотока. Самый известный противоток – Гольфстрим на поверхности и обратное течение в глубине.

Над чем Вы работаете сейчас?

Я работаю в компании, созданной Анатолием Борисовым. Мы с ним еще в Академгородке, в Институте теплофизики вместе работали, потом в университете Хьюстона. Мы с ним очень удачно друг друга дополняем. Он меня пригласил, чтобы помочь в разработке новой камеры сгорания, которая должна производить меньше вредных выбросов – угарного газа, окислов азота и т.п. Сейчас это все более актуально. Экологические требования повышаются, а существующие устройства им уже не удовлетворяют.

Мы разработали камеру сгорания нового типа, используя противотоки, в которой вредные выхлопы резко уменишились. Есть много других идей, но на все не хватает времени.

До Хьюстонского университета я занимался исключительно теорией. Особенно интересны задачи, где интуиция не помогает понять экспериментальные факты. Работа с экспериментаторами началась в университете Хьюстона. Меня попросили помочь поставить и объяснить эксперимент, связанный с изучением разрушения вихрей. Работа получилась удачной, мы опубликовали статью. Это был мой первый опыт непосредственного участия в эксперименте. А с Анатолием Борисовым мы экспериментируем постоянно.

Кроме Америки и Советского Союза, в каких еще странах Вы работали?

Работал в Германии, Испании, Англии, Австралии. Больше всего понравилось в Испании, в Севилье.

Вы почти каждый год ездите в Академгородок. Что вас туда тянет? Люди, природа, друзья, наука?

Прежде всего, люди. Природа тоже, в какой-то степени, потому что она связана с нашей юностью. Наука – нет.

Расскажите о культурной жизни Академгородка, когда Вы были студентом?

Сначала культурной жизни никакой не было, даже кино. В 60-м году в НГУ был приглашен актер Новосибирского театра «Красный факел» Александр Николаевич Левит, который создал кружок художественного слова. Я сразу в нем стал участвовать. В 62-м приехали из Ленинграда студенты Чернобров и Свиньин и привезли пьесу «Абсолютный Нуль» (что-то вроде капустника). Я сыграл роль какого-то студента, прыгал, бегал, мне это понравилось. На капустник пришел Арнольд Пономаренко, который собирался создать театр-студию. Он тогда был младшим научным сотрудником в Институте ядерной физики. Потом стал доктором физико-математических наук. Пришёл присмотреться, кого из студентов можно привлечь. Так и пошло. Мне это очень нравилось. Мы поставили много спектаклей, в частности, «Самоубийцу» Николая Эрдмана. Это было уже в декабре 1984. Пьеса мне запала в душу и была первой, которую я поставил в Русском театре Хьюстона.

Как возникла идея постановки «Самоубийцы» в Хьюстоне?

Как-то собрались друзья, зашел разговор о Театре-студии Академгородка, рассказал об этом спектакле, и мне сказали: «А давайте попробуем поставить спектакль в Хьюстоне». И я почувствовал: это ещё один подарок судьбы. Потом сам удивлялся: «Неужели-таки удалось поставить?» Некоторые поэты, писатели говорят, что не они пишут, им кто-то диктует, а они просто записывают. Вот и у меня было чувство, что кто-то руководит мною, как режиссером. Речь, конечно, идет о подсознании.

У меня принцип: ставить российскую драматургию. Самое лучшее, что мы взяли с собой в Америку, это русская культура. Чтобы ее сохранять и умножать в себе, ориентируюсь на русскую драматургию.

В пансионате для пожилых «Синяя птица» я ставил переводные пьесы, но там задача была другая: сделать жизнь пожилых людей более интересной и творческой. Откуда пьесы, было не так важно.

Как Вам удается научить играть людей, которые этого прежде не делали?

Я считаю, что любой человек талантлив. Надо просто его талант раскрыть. Вот и все. Использовать его природные данные, сделать на них акцент. С некоторыми актерами работать было очень трудно, но я всегда пытался найти что-то такое, что их раскрепостит. И такое находилось. На моем небольшом режиссерском опыте я убедился, что все люди талантливы. «Весь мир театр, и все мы в нем актеры». Каждый человек так или иначе исполняет роли, различные роли в своей жизни. Дети учатся жить, играя. Театр – в природе людей.

Конечно, настоящее актерское мастерство требует специального образования, только тогда можно подняться на серьезный уровень. Но наша задача совсем другая: получить удовольствие самим и порадовать наших близких и друзей. На таком уровне – каждый человек талантлив.

Спектакль создаётся в процессе репетиций. Нельзя сказать, что я их начинаю с готовым спектаклем в голове. Есть только наметки. Потом все начинает выстраиваться. Мои товарищи по театру – тоже соавторы спектакля.

Вы до сих пор волнуетесь перед спектаклем?

Конечно. Кажется, что спектакль слажен, но как публика примет, не знаешь. Вдруг останется равнодушной? Репетиции – это удовольствие. Это творческий процесс. Не получилось сегодня, получится завтра; нет давления, опасения провала. После репетиции я чувствую не усталость, а прилив сил. Я ухожу с репетиции в приподнятом настроении. А спектакль – это экзамен. Я очень верю авторам пьес, которые ставим. Например, если Эрдмана просто прочесть, безо всякой игры, публика все равно будет смеяться.

Какой из наших спектаклей Вам больше всего нравится?

«Самоубийца». Практически все остальные пьесы, которые мы ставили, я видел в хорошей профессиональной постановке. А вот лучшей постановки «Самоубийцы», чем наша, я не видел нигде. И это сильно укрепило веру в наш театр. Значит, можем не только не хуже, а лучше других.

Есть у Вас режиссерская мечта?

Вообще, после того как очередной спектакль закончен, не знаю, что буду ставить. Долго размышляю, ищу что сильно привлечёт. Поэтому не могу сказать, что есть мечта. В поиске пьесы я, как броуновская частица. Жду счастливого случая.

Как Вам удается сохранить эмоциональную, интеллектуальную и физическую энергию? У Вас большая нагрузка на работе и в театре. Спорт, прогулки?

«Любимая работа не утомляет». Спортклуб и прогулки тоже помогают. Но прогулки для меня еще и продолжение работы. Я всегда размышляю на прогулке о работе или о пьесе.

Какой для Вас наиболее важный жизненный урок?

Не упустить шанса. Счастливый шанс надо распознать. Считаю, что человеку в жизни обязательно дается шанс. Он его упускает или нет. Это, как развилка, как в сказке «направо пойдёшь…».

Мне очень везло. Моя сестра, она старше меня, была для меня примером. Она увлекалась театром, и я за ней. Она научила любить поэзию, хорошую литературу.

Мне повезло встретить Клару, мою жену. Мы познакомились случайно, в очереди к стоматологу. Я как ее увидел, подумал: «Эта девушка должна стать моей женой» и стал ей заговаривать зубы, в буквальном смысле слова. Через два с половиной месяца мы расписались и вместе 46 лет.

Мне очень повезло, что встретил Михаила Александровича Гольдштика. Повезло, что возник Академгородок, что меня туда позвали. Повезло, что мама увезла меня из Ленинграда за несколько дней до того, как сомкнулось кольцо блокады. Повезло, что нас пригласили работать в Америку.

А для Хьюстона, и особенно для друзей-театралов, счастливым шансом стало то, что Володя и Клара живут здесь. Мы желаем Володе новых удач.