ПИСЬМА ВЕТЕРАНОВ

(Глава из книги мемуаров Валентина Лазаревича Герцмана: «МОИ ТРИ ЖИЗНИ»)

(Окончание, начало в #263)

Фронт

И вот я рядовой 4-го батальона, 151-ой отдельной стрелковой бригады. А точнее, под городом Старая Русса, что на юг от блокадного Ленинграда (как я узнал позже, там к этому времени уже успели скончаться от дистрофии дядя Гриша, мамин старший брат, и его жена, Мария Исаевна). Наше боевое охранение окопалось в районе деревни Чертаново… 19 августа 1945г.

В общем, мне сейчас кажется, что это был вовсе не я, а кто-то другой. Как он это всё мог вынести, выдержать, да к тому же еще и выжить?… Семнадцатилетний подросток, «щупленький еврейчик », «маменькин сынок»… Смутно помнится дремучий лес на закате серого, дождливого осеннего дня (двадцатые числа августа). Под ногами – трясина, кругом болота (Ильменьские). Батальон медленно двигается к передовой, солдаты идут «гуськом», в одну линию, по двум, связанным вместе, влажным, скользким бревнам. Каждый нагружен до предела. Кроме личного оружия и боеприпасов, в рюкзаке за спиной по нескольку мин к 82-миллиметровому батальонному миномету. Кто оступился или поскользнулся, прощай навеки… Невозможно остановиться… Невозможно помочь… По дороге встречаются наши танки, увязшие в болотной трясине… Слышны близкие разрывы снарядов… Позднее я узнал, что этот участок фронта солдаты прозвали «коридором смерти». Немцы в городе, который расположен на холмах, а мы внизу, в болотах…

А вот еще, как в отдельных кадрах кино: траншеи… моя, в ней вырыта небольшая ниша, выстланная деревянными дощечками от крышки ящика от патронов. Там я мог присесть и даже поспать, завернувшись в шинель, несмотря на постоянный грохот разрывов. Кстати, к этому времени я даже научился спать в строю во время марша. И еще, там в окопе, я начал курить. Не потому, что возлюбил табак, а для того, чтобы погреться … В клочок газетной бумаги заворачивал махорку, с отвращением курил «козью ножку», но зато грел замерзшие пальцы … Там же, на фронте, я был вынужден вступить в комсомол. Умереть за Родину нужно было обязательно если не коммунистом, то уж хотя бы комсомольцем!

Днями было относительно спокойно, но по ночам бесконечная и беспорядочная ружейная и пулеметная стрельба (у меня была трехлинейка), минометные разрывы, в небе траектории трассирующих пуль, вспышки ракет… Окопы противника были очень близко, прямо перед нами. Немцев можно было видеть невооруженным глазом. Вот и выдержка из письма маме от 25 августа: «Дорогая мамуля! Я здоров. Настроение хорошее. Стоим на старом месте, виден старый русский город , который нам предстоит занять…», т.е. Старая Русса…

5 сентября 1943 года

Утро 5-ого сентября. Видимо, я здесь уже больше недели, дней двенадцать? Всю ночь шел проливной дождь. Обычная ружейная перестрелка. Начало светать. Командир отделения, младший сержант, разбудил от тяжелой предутренней дрёмы. Сегодня моя очередь идти в тыл, на кухню за завтраком, газетами. Странно, но меня охватило дурное предчувствие…«Может не сегодня? В другой раз?». Но он был непреклонен. И я пошел…

После ночного дождя траншеи по колено в воде. В одном месте – дорога, бревенчатый блиндаж. Если продолжать двигаться по траншее, огибающей дорогу – дальний, тяжелый путь, а вот перебежать дорогу, да за блиндаж, а там опять в траншею,- намного короче…Так и сделал. Перебежал… Скоро полевая кухня, штаб. С газетой и по полному котелку в каждой руке отправляюсь в обратный путь. Опять схитрить? Вот и блиндаж, дорога, один короткий бросок через нее… И вдруг: звон в ушах, кромешная мгла, чувствую, что левая рука у лба и в этой мгле я отчетливо вижу тоннель с ярким белым светом на другом конце. Понимаю, что этот тоннель проходит сквозь мою голову, и горькая мысль: «Думал, что ранит, а все-таки убило…». И сцены из далекого детства, как в ускоренных кадрах кинематографа… Странный запах, ни с чем не сравнимый (жженого пороха?). Слышу свой голос, почему-то далеко-далеко: «Помогите!». И мысль: « Надо доползти до края траншеи, а не то никто не поможет, ведь я под прицелом…».

Как дополз – не помню. Но дополз! Чувствую, кто-то берет меня на руки … А дальше полный провал. И опять, по нескольку секунд: «я на носилках, на дне моторной лодки» (на реке Ловать или озере Ильмень?), «я на операционном столе медсанбата…». И наконец, уже на третий день утром, просыпаюсь, открываю глаза: вот чудо! Вместо траншеи – комната, дневной свет, забинтованная голова на мягкой белоснежной подушке, такой же белизны пододеяльник! «Значит, жив! В госпитале. Надо немедленно написать маме, что ранен…».
Но что же тогда произошло? По всей видимости, немецкий снайпер меня засек при первой перебежке и «снял» при второй. Разрывная пуля угодила точно в лоб.

Я выжил благодаря трем счастливым совпадениям: каске (многие солдаты ее выбрасывали), характеру пули (разрывная, взрывается моментально при соприкосновении с любой поверхностью) и исключительной «меткости» немецкого снайпера! С ужасом сейчас представляю, что могло бы произойти, если бы он «промахнулся» на несколько миллиметров ниже каски? «Меня спасла всем известная немецкая точность и аккуратность», – буду я впоследствии шутить с моими немецкими друзьями. Но тогда мне было не до шуток: «…Касательное пулевое ранение левой лобной области с повреждением кости. Контузионно-комоциональный синдром… Ранен 5 сентября 1943 г., согласно заполненной карточке передового района Б.М.П 83».

И я жив! Вернее, по воле Божьей, начал свою вторую жизнь!

Госпитали

В военно-полевом госпитале я пробыл совсем недолго, хотя даже и был назначен на операцию ( трепанация черепа?). Но накануне вечером был срочно переправлен с другими ранеными во фронтовой эвакогоспиталь, в город Бежецк, Калининской области, так как в это время на фронте проходили тяжелые бои и наш полевой госпиталь надо было срочно освобождать для нового потока раненых.

Эвакогоспиталь был расположен в здании бывшего Бежецкого педагогического училища: длинный и широкий коридор, палаты – обширные классы… Пробыл я и там недолго. Перевели в сортировочный эвакогоспиталь, в город Киров (бывшая Вятка). Однажды, совершенно неожиданно для меня в палате появилась мама. Какая же это была встреча!. Вскоре после ее отъезда меня переводят в эвакогоспиталь 5012, который тогда располагался в помещениях Первоградской больницы, что на Ленинским проспекте. Вот и опять я в родной Москве!

Постепенно дело шло на поправку. Начал ходить, правда с палочкой, закончились перевязки, адские головные боли всей левой половины стали понемногу стихать. Я начал посещать кино, концерты. Артисты регулярно посещали госпиталь. Питание было отменным, даже шоколад вместо папирос (в госпиталях для «черепников» так было положено)…

Наконец, после четырехмесячного с лишним пребывания в госпиталях, настало время выписки. Заключение военно-медицинской комиссии от 31 января 1944 г.: «…годен к нестроевой службе…». Значит, с фронтом покончено, отвоевался!

От пребывания в госпиталях остались ярче всего в памяти, кроме всего прочего: моя первая платоническая любовь (ах сестричка Галочка, красавица, ласковая, нежная, а с какой легкостью и мастерством она мне делала уколы…) и встреча с Юрой Шерстнёвым, солдатом, находившимся, как и я, на излечении в госпитале, гениальным самоучкой – пианистом. Услышав мелодию, я «приползал» в клубное помещение, и всегда с наслаждением слушал в его исполнении Бетховена и Шопена…

Отпуск

После выписки из госпиталя я получил кратковременный отпуск. Помню, дома нужны были деньги, и я отнес свою бесценную (как теперь понимаю) коллекцию почтовых марок в филателистический магазин на Кузнецком. Коллекция включала значительное количество американских марок конца 19-ого и начала 20-ого века – подарок дяди Гути**, маминого младшего брата, плюс марки с конвертов, годами подбираемых мною на свалке в соседнем дворе – мусор какого-то учреждения с обширными международными связями. И получил за всю коллекцию аж всего сто рублей (в то время цена буханки черного хлеба на черном рынке!).

Кстати, страсть к собиранию марок у меня сохранилась и поныне. Стоит мне увидеть «интересную» марку, я тут же вырываю ее из конверта…

Выставка образцов трофейного вооружения. День Победы

После короткого отпуска я опять в армии: рядовой отдельной роты при Выставке образцов трофейного вооружения, захваченного у немцев (1941 – 1943). Выставка в то время занимала половину территории Центрального парка культуры и отдыха им. Горького, ту, которая прилегает к набережной Москвы-реки. На набережной мирно располагались «Мессершмитты» и «Фокке-Вульфы», «Юнкерсы» и «Аист» (отдел авиации), «Тигры» и «Пантеры» (отдел танков), самоходные орудия «Фердинанд» и т.д. и т.п. Так же имелись и крытые павильоны, такие как военно-инженерный, военно-санитарный, интендантский и связи, транспорта и тыла. Главный вход был со стороны Крымского моста, там же – центральное здание, где располагалась комендатура и кабинет начальника выставки, генерал-лейтенанта Рафаила Павловича Хмельницкого. Того самого Хмельницкого, который был адъютантом Ворошилова в Гражданскую…

Наши барачного типа деревянные казармы выходили на Крымский Вал и граничили с Горным институтом, совсем близко к Калужской площади. В обязанности роты входила охрана Выставки, уборка ее территории и техническое обслуживание военной техники. Нередко, подметая набережную, я вспоминал, как в детстве сидел на отцовских плечах во время прогулок по этому парку, – центральный каменный монументальный вход с классического стиля арками, а на «крыше» – духовой оркестр, непрерывно исполнявший бравурные марши; а вот уже подростком – катание на коньках на заледенелых дорожках парка, под звуки вальсов Штрауса…

Как-то, стоя на карауле при входе на Выставку, я «пропустил» Иосифа Броз Тито, крупного мужчину с изъеденным оспой лицом…

Но вот опять совершается чудо: 14 августа 1945г. мне, солдату, сразу присваивается звание старшего сержанта и я – ординарец начальника Выставки генерал-лейтенанта Хмельницкого! Хромовые сапожки, офицерская гимнастерка, на погонах по широкой лычке, возможность (всегда в кармане увольнительная!) «короткими набегами» посещать наш дом, где уже ждет огромная сковорода с жареной картошкой. Мама, перед уходом на работу, успевала ее для меня приготовить. Ну словом, «не жизнь, а малина»!

Служба у генерала Хмельницкого мне нравилась; особенно, когда уезжал в длительную командировку для поисков новых экспонатов генеральский адъютант, капитан Августиняк, и я его замещал. Мне, мальчишке, страшно льстило, что в генеральской приемной офицеры стояли передо мной по стойке «смирно»! Однажды я сам чуть не улетел за трофеями в Японию. Даже попрощался с мамой, и она на следующее утро из окна рукой махала в ажиотаже пролетавшему в назначенное время самолету. Но там меня не было. Командировка сорвалась, так как только в день полета выяснилось, что срочно понадобилось место в самолете для какого-то высшего чина. И естественно, как самый младший, я оказался «за бортом».

Генерал Хмельницкий дружил с семьей Ворошилова, которая по традиции опекала детей погибших Героев Гражданской войны (Котовский, Фрунзе…), и мне довелось даже с некоторыми из них познакомиться. Но самым значительным для меня было знакомство с семьей генерала армии Павла Ивановича Батова. У генерала было две дочери: старшая – Рита (она тогда была студенткой Московского авиа-технического института) и младшая – Галя. Рита явно ко мне благоволила. На трофейном черном «Хорхе», внутри обитом красной кожей, она приезжала (конечно, с личным шофером), чтобы забрать меня на концерт, либо в театр, либо на ужин к себе домой… Но эта дружба продолжалась недолго. Дело в том, что мне больше нравилась веселая хохотунья Галя, а не серьезная Рита (ну прямо, как Ольга и Татьяна из «Онегина»!), и я решил, что при такой ситуации продолжать знакомство просто непорядочно.

Мое привилегированное положение на Выставке позволило даже поступить в Московский заочный юридический институт. Правда, в нем я проучился недолго.

(О каком «Праве» может идти речь при тоталитарной системе!?). И я, как уже упоминалось выше, после демобилизации окончательно выбрал самую гуманную и самую аполитичную профессию – медицину.
Наконец наступил незабываемый День Победы! 9-ое мая 1945 года! Я поднялся на Крымский мост и оттуда наблюдал за ликующей, счастливой толпой! А салют! Ничего подобного я доселе не видывал: всё небо было в разноцветных огнях, пушки грохотали и здесь, на Крымском…

Несмотря на окончание войны, я какое-то время продолжал военную службу на Выставке. В сентябре сорок пятого начались разговоры о демобилизации. Меня стали уговаривать остаться в армии, обещали дать офицерский чин, прочили блестящую военную карьеру. Но я наотрез отказался – манила гражданка, «свобода». И 12 октября я был демобилизован как студент 2-ого курса ГЦОЛИФКа! Незадолго до демобилизации мне торжественно вручили две медали: «За боевые заслуги» и «За победу над Германией»…

Эпилог

Что же еще у меня сохранилось в памяти (и не только в памяти) от военных лет и службы в Красной Армии? Вечно грязные портянки, обмотки, башмаки, почему-то всегда на несколько размеров больше, чем надо, и поэтому набивающие кровавые мозоли; швабра, которой драил пол в казарме, когда был дневальным по роте; чистка картошки, когда был в наряде на кухне (ох, какое же это было счастье!), и котелок с отварной фасолью, единственный, после опорожнения которого исчезало на какое-то время постоянно преследовавшее меня в то время чувство голода. И на всю жизнь осталась нехорошая привычка быстро есть (а не то: «Рота, встать, выходи строиться… », – а в миске еще оставалось не съеденным…). Но зато я навсегда излечился от «детской болезни» – «плохого аппетита»… И до сих пор по утрам делаю зарядку.

Особенно ценны чудом сохранившиеся «вещественные доказательства» (слава Богу, не всё успел раздарить): две фотографии – я «лысый» в курсантской форме, я в сером госпитальном халате; брошюра «Выставка образцов трофейного вооружения, захваченного у немцев (1941 – 1943), краткий путеводитель»; моя фронтовая трофейная немецкая ложка; малюсенький обломок зеркальца; огрызок химического карандаша в гильзе от револьверного патрона (поплюешь на кончик, и пишет навечно!), которым с фронта писал маме письма. Эти письма-треугольники со штампом «Просмотрено военной цензурой» вернулись ко мне после смерти мамы. Я храню их и поныне. Вот несколько слов из еще одного, датированного 8-м сентября 1943 г., т.е. на третий день после ранения: «Дорогая мамуля! Я решил написать тебе правду. Сейчас нахожусь в полевом госпитале, куда вчера прибыл. Очень прошу не волнуйся, у меня все в порядке, просто немецкий снайпер поцарапал немного голову, а в остальном, я здоров…».
P.S. B 1974 году мне, как офицеру запаса, должно было быть присвоено звание майора медицинской службы. Но по причине моего отъезда из СССР я так и остался на всю жизнь «капитаном»…

**Густав Фарман (партийная кличка) – один из основателей социал-демократической (позднее – коммунистической) партии Америки, министр иностранных дел Дальневосточной Республики (1920 – 1922).